Офицер офицеру рознь. Есть офицеры боевые, те, которые командуют в действующих военных частях — жёсткие мужики, любящие конкретику, не терпящие сантиментов. Есть офицеры, проходящие службу в военных училищах — мужики умные, корректно-вежливые, интеллигентные. А есть третий вид офицеров — офицеры комендатуры. Мне казалось, что в комендатуру отбирают офицером по принципу подлючести, злобности, дегенеративности и склонности к садизму. Яркий пример — военный комендант полковник Левенштейн, которому на глаза лучше не попадаться, когда ты в комендантском наряде. Брюнет с удивительно злобной рожей, в золочённых модных очках, он требовал, чтобы все вытягивались перед ним в струнку, когда он вылезал из своего дорогого джипа. Недостаточно вытянувшихся он с садистским наслаждением отправлял на гауптвахту, которая находилась в паре сотен метров от здания комендатуры.
Гауптвахта занимает довольно скромную территорию. Большая часть гауптвахты занимает одноэтажное серое здание, где содержатся арестованные. Перед зданием плац, на котором проводятся утренний развод и занятия по строевой подготовке. У здания есть пристрой, где находится кабинет начальника гауптвахты («начгуб» по нашей терминологии) и комната приёма арестованных. Здание, пристрой и плац обнесены высоким бетонным забором, верх которого украшает колючая проволока. Концлагерь!
Караульное помещение находится за забором. Часовые и выводные заходят на гауптвахту через калитку, охраняемую часовым. Мы со старшиной идём через другую калитку: на этот раз я не караульный, а арестант.
К моей радости я попал в период несения караула курсантами нашего училища. Как я уже говорил, в городе три военных училища, и поэтому каждый месяц наряд по гауптвахте делится на три равных части. Первую декаду месяца наряд несут ватуханы, вторую декаду — краснопогонники, третью декаду — наши. При своих сидеть гораздо легче. С эмвэдэшниками мы живём относительно дружно: краснопогонники не будут издеваться над нашими заключёнными, потому что придёт время, когда в наряд заступят наши, и эмвэдэшным арестантам тоже не поздоровится.
Увы, с ватуханами нет дипломатических соглашений. Дело в том, что в ВАТУ своя училищная гауптвахта, поэтому им чихать на нас — всё равно их арестованные недосягаемы. Иногда, ватуханский караул «беспредельничает» по отношению к нашим и краснопогонникам.
Начгуба сегодня нет, и меня «принимает» писарь. Писари при гауптвахте — тоже особая солдатская каста. Обычный рядовой, но форсу — как у комдива! Наглая сытая рожа, не по правилам подшитая хэбэшка, неуставная тельняшка, торчащая из-под не по Уставу расстёгнутой верхней пуговицы и толстенная золотая цепь на шее а-ля бандит. Писарчук — великая сила на губе.
Я сдаю писарчуку военный билет, оба ремня — поясной и брючной — и головной убор. Писарь записывает мои «контактные данные» фломастером на пластиковую доску: фамилия (имя тут никого не интересует), звание (курсант, то есть рядовой), когда и за что посажен.
Мы прощаемся со старшиной. Выводной ведёт меня через плац в главное здание. Я тащу в одной руке шинель «в скатку» и пакет с «мыльно-рыльными» принадлежностями, другой рукой поддерживаю штаны, сползающие без брючного ремня. Ещё одна бронированная дверь — и мы в знакомом коридоре гауптвахты. В нос шибает привычный запах немытых тел, прокисшей пищи и несвежих портянок. Меня ведут в «курсантскую» камеру, номер пятнадцать. У камеры две двери: одна бронированная, из железа-«пятёрки» с замком и глазком, другая — решётчатая, внутренняя, закрывается на засов, который легко открыть изнутри, просунув руку сквозь решётку. Для чего она нужна, вторая дверь, остаётся загадкой. По внутреннему коридору гауптвахты всё время расхаживает часовой с автоматом и пристёгнутым к нему штык-ножом.
Все мои будущие сокамерники были на работах, и мне стало очень неуютно, когда за мной захлопнулись обе двери и застрекотал замок. Первым делом я вынул из кармана припасённую верёвочку и подвязал штаны, чтобы не сползали. Дурацкое правило — отнимать ремни! Потом я оглядел своё временное жилище.
Камера маленькая, квадратов десять, не больше. Серые бугристые стены, к которым даже не прислониться. Сваренные из швеллера опоры под нары посреди камеры (на них можно сидеть, но они холодные и неудобные). Тяжеленные нары, в дневное время прикреплённые к стене. Параша в углу, которой пользоваться «западло», чтобы «не воняло в камере». Я помню с прошлого наряда, что три раза в сутки выводные устраивают коллективные посещения сортира, выводя заключённых покамерно. На противоположной дверям стене — крохотное окошко под самым потолком, которое выходит на плац. В камере холодно, отопление уже отключили, но конец апреля выдался холодным. Я сажусь на холодный пол и пытаюсь прислониться к бугристой стене.
Читать дальше