Александр Жулин - Душа убийцы и другие рассказы

— Пап, ты куда? — Женькин тоненький возглас.

Да куда ему? Снова в милицию жалиться?

— Я с тобой, папочка! — рванулась Женька на улицу, но Лида, дав волю скопившейся злости, поймала дрянь-девку за ухо:

— Не пойдешь! Не пойдешь! Не пойдешь!

Как снаряд пролетел Славка по комнате, со скрежетом прокатил по длинному барачному коридору, зацокал подшипниками по деревянным ступеням.

— Ой, пусти! Ой, пусти! Ой, пусти! — Женька визжала. И младшие, вбежав, вслед за ней: — Ой, пусти! Ой!

Катил Славка по центральной улице имени товарища Сталина, шарахались женщины — никому не хотел уступать.

Гремели сухие подшипники, а рядом проносились черные «эмки», и ноги шаркали возле лица.

Отбившись от ручонок-ветвей, бежала Лида за мужем. Видела издали — и могла бы догнать. Но не хотела себя пересиливать.

— Эй, лейтенант, гривенник за проезд! — осклабился старший Матыкин. И Славка опять скрипнул зубами. Так скрипнул, что издали Лида услышала — все шумы города заглушил.

Налетел огненный вихрь, опалил Славкину золотоволосую голову. Ухватил лейтенант высокий тупоносый ботинок, за высокую жесткую пятку схватил и рванул, другой сильной рукой вцепившись в бордюр.

Свалился подкошенный Лешка Матыкин, стукнулся, на беду, затылком о звонкий булыжник.

Помертвело лицо, кровь просочилась через косую щель рта.

Размахнулся Борька Матыкин — и ногой в грудь обидчика брата. Упал лейтенант. Раскинулся на спине — руки как крылья. Тележка со скрежетом откатилась — не закрепил летчик ремни.

Размахнулся Митька Матыкин — и ногой по синим глазам. Нет, не закреплял летчик ремни, не думал, видно, бегством спасаться.

— Не над-да! — кричала Лида и выла волчицей.

— Над-дай! Нада-давай! — слышалось братьям Матыкиным. Оглянулись на старшего брата, увидели серое заострение лица.

— Что же ты с Лешенькой, братцем, наделал?

— Мало еще! — прохрипел лейтенант. — В следующий раз и вам, гадам, достанется!

— Ну врешь, следующего раза не будет!

И прыгнули, как слоны разъяренные.

И затоптали лежачего.

Когда, казалось, все вопросы были исчерпаны, один из этих людей опять поманил Антоху к себе:

— Мазуркевич! — представился. — Петр Петрович.

— Антоха! — ответил Антон.

— Это чье?

Из стакана, поблескивающего стеклянными гранями с радиолы, торчали заборчиком уголки: деньги. Червонцы.

— Мое, разумеется, — охотно ответил Антоха. — Родители, уезжая, оставили на прожитье. А что, считаете — мало?

— Все до единой бумажки на месте?

— Что не истрачены — все! А вы будто в толк не возьмете: воры в гостиную и носа не сунули!

Мазуркевич был хмур, молчалив. Промолчал и сейчас. Примечателен был щеками: твердыми, синими от несоскабливаемых остатков щетины. Задумываясь, выискивал ногтями эти синие волоски и, морщась от мучительного наслаждения, выдирал. А когда особенно увлекался, наступало самое интересное: клал на зубок вырванную волосину и, клацая, как обезьянка, быстро раздрабливал. Сплевывал. Такая привычка.

Наблюдая его, Антоха забавлялся безмерно — откуда мог знать, что эксперт был уверен: радиолу недавно сдвигали! А если сдвигали — то кто? И зачем? Воры? Но отчего же не тронули деньги на ней? Однако Антоха не знал про эксперта и отвечал оживленно, с нахально-подчеркнутой скрупулезностью излагая: