Александр Жулин - Душа убийцы и другие рассказы

Чем кончится это?

Поперек второго матраца лежат рядком девочки. Сопят себе в дырочки, только Женька ворочается, забирая на себя одеяло. Хорошее одеяло, ватное и просторное, хватит на всех, а Женька все забирает!.. Надо подняться!

Лида встает, идет к девочкам. «Хорошее одеяло, ватное и просторное…» — пытается сбить себя с мыслей о гадах Матыкиных. О том, как, тиская и затаскивая ее в подворотню, смрадно дыша, перебрасывались: «Гля! Никак снова с икрой? — Не, просто пузо здоровое!.. — Трусишки, трусишки таш-ши! — Ой! Схватил за …! Мохнатенькая!»

Обернувшись, Лида смотрит на мужа. «Этот безногий, — приходит в голову спокойная правда, — загубил мою жизнь!»

Но тут же пугается: ой! Беда, что пришло в голову!

По старой деревенской привычке крестится в угол, да поднимает глаза и сует в рот кулак: с портрета, укоризненно наблюдая ее, усмехается вождь и учитель.

«Дорогой товарищ Сталин, Иосиф Виссарионович! — обращается мысленно Лида. — Вот Вы оставили нас, и как же теперь? К кому обратиться? — жалуется Лида беззвучно, а глаза заполняют обильные слезы. Но тут понимает, что слова ее напоминают упрек, и снова кусает кулак. — Спасибо, конечно, за Вашу заботу! Вы всегда будете с нами!»

И снова плачет, раскаивается, что думала плохо о муже. Хочет обнять его, но не смеет. Что-то мешает ей.

Самолюбив Славка. Ой, горд! Лида не всегда понимает его. А себя? Вот только что повторяла злые слова, вот разжалобилась, застыдилась, но что еще, что теперь-то мешает спокойно уснуть? Вновь пробуждается скрытое недовольство к супругу.

Вечером накануне.

— У меня дома порядок! Жена только против словечко — я бровь поднимаю, и все, залп Авроры! — откинулся Славка на спинку стула. Уперся пьяненьким взглядом, ждет, что ответит Виталий.

Тот отвечать не торопится. Ест. Так ест, что брызги летят. Лоснятся и подбородок, и щеки. Масло стекает, как пот.

Уткнулся Виталий в тарелку, обхватил двумя пальцами вилку, втыкает — ловит пельмени. Другой руки нет у него. Ловит, ловит пельмень, а поймал — ткнул в кучу масла и в рот. Не хочет глаз поднимать от тарелки. Да и как их поднимешь, если слова эти про бровь и словечко — пыль. Бравада, вранье наглое!

— Эй, Лиденция, еще вермуту! — кличет громким голосом муж. — Да живее!

Лида старается подальше от гостя держаться. Надо же есть так неряшливо! Нет, она понимает, что сложно управляться с пельменями, если они разварились. Если пальцев — мизинец да безымянный. Если пальцы эти — обрубки. Она понимает, но… Капли слюны во все стороны разлетаются! А звуки, а звуки! Надо ж так чавкать! Губы-то без изъянов. Нормальные, целые губы, только мокрые, красные очень.

— Ну! — вскинул бровь Славка.

Она отодвигает масленку от гостя-урода — для того будто, чтобы ближе к себе. Мажет хлеб маслом и видит вдруг, как на желтой поверхности осаждаются капли. Лида вскакивает, бежит к шкафу за вермутом.

— Видал? — слышит сзади пьяненький голос. — Бровь поднимаю, и все!

Выпивают. Вино сладкое, а гость ухнул так, будто ему водки налили. Лида стыдится за мужа, что хвастает перед таким.

А гость говорит:

— Скажу Васину. Э-э, крепок мужик! Он да Геша Давыдов. Да возьмут Исполатова. Отобьют печенки Матыкиным, попомнят звери зеленые, как… — он замолкает. (Лида бы вышла, чтоб не мешать, да не отпускает супруг. Не хочется ссоры при госте.) — Как задирать юбку фронтовиковой жене! — закончил, поколебавшись, Виталий.

Лида знает, что и песня про Васина с Гешей — вранье. Позарастали стежки-дорожки, никому нет охоты с ними дружбу водить — не потому, что плохие друзья, а потому, что неловко. «Скажу Васину!» Да разве повернется язык, чтобы про это рассказывать? Как ей мяли полные груди, как шлепали и щипали за зад? Как возились, сопели, затаскивая в подворотню, а она молча, так же угрюмо сопя, отбивалась, стыдясь, что увидят… Отбилась! Удрала!

Был бы муж на ногах — разве посмели бы? Был бы муж, а не краб. Лида возмущенно краснеет: да как смеет он разрешать этому другу Виталию обсуждать горькое, стыдное?

Лида испепеляюще смотрит на Славку, а Славка напился. Не слышит Виталия, думает свою пьяную думу.

А Виталий:

— И денег не надо, за дружбу, за так? Выпить? Ну, выпить поставишь!.. Елки зеленые — жену летчика, лейтенанта! Но и ты не форси! — говорит тише и все стукает, скребет железом зубцов по фаянсу, и звук — проти-ивный такой!

— Ну что ты форсишь? — раздражается вдруг. — Нету ног, так и сиди себе дома!

Он целит в несколько последних пельменей, но раз за разом промахивается. Разварились пельмени, рассыпается хлипкая мясная начинка, расползается тесто лохмотьями. Тык, тык! — тычет вилкой Виталий (да мимо!) и злится.