Александр Жулин - Душа убийцы и другие рассказы

И не встал.

А я растерялся. Хлопоча над пасмурным Мишей, усовещал Топа: «Ты, Топ, чего? С кем ты связался? Ему же, ничтожному, хилому, за пятьдесят перевесило, а ты — чемпион!»

Я растерялся, но Топ вспомнил, что он — чемпион. Глянул коротко на отдыхающего паренька и пошлепал с голых трибун: стадион опустел, «Спартак» проиграл. На мне же осталась Сабина, остался и Миша. В глазах Сабины сейчас не было моря — темный омут в них был. Миша был недвижен, как труп.

Было ясно, что Топ не вернется, и я занялся тем, который выглядел бездыханным:

— Вставай же, приятель, очнись!

Пожилой Миша скосил глаз на меня. Я понял его.

— Топ ушел! — сказал я.

— Как так ушел? — На всякий случай он не вставал. — Как это ушел? Ну, задам ему трепку! Задержите его!

— Разве задержишь оленя? — грустно сказала Сабина.

— Где этот хмырь? — паренек бодро вскочил и крутанул головой словно бы в поисках Топа. Но это неумно: вертеть головой после такого удара! И паренек схватился за шею: такой это человечище, Топ, что что бы ни сделал — все будет на совесть.

— Где этот хмырь? — горько переспросила Сабина. — Да уж, конечно, опять побежал!

— Бегал оленем, а прыгать станет козлом! — пригрозил Миша, грея затекшую шею ладонью. — Затеять драку из-за потрепанной туфли!

Сабина! Как она вскинулась, погрустневшая гордячка Сабина, уяснив окончательно, что Топ, ее муж, затеял драку исключительно из-за Кроссовки, из-за негодяйки Кроссовки, которая даже в минуту позора своего обожателя вела себя как королева. Совсем легкое, почти незаметное «хи-хи-хи» соскочило с ее розового язычка, проглянувшего через полинялые полоски шнуровки. Она никогда не выказывала своего женского превосходства, наша Кроссовочка, воистину, неприступность, уверенность и в меру иронии — то, что и нужно, чтобы подвигнуть мужчину на подвиг!

Однако ж и Сабина доказала, что кое-что стоит!

— Эй, Топ! — негромко позвала она. И вот странность: муж, далеко убежавший в этот момент, он ее услыхал! — Джонсон потому победил, — сказала спокойно Сабина, — что бежал босиком! Как великий Абебе Бикила! Как, по всей видимости, и сам Фиддипид! Куда до них перегревшемуся Лассе Вирену!

Представьте, удар оказался точнехонек — и шар от борта лег в лузу, как миленький: Топ скинул с ноги нашу туфлю!

Бедные женщины! Бедный пожилой паренек! Так на мне они и остались: Сабина, потерявшая Топа и вряд ли что приобретшая, кроме плевого флирта! Миша, в очередной раз схлопотавший по шее — и если бы еще ему что-нибудь обломилось при этом! И, наконец, туфля, забытая под скамейкой. И если б не Топ, я, может, и сам забросил машинку, печатающую подругу свою, ведь столько столкновений с редакторами, столько невозвращенных пощечин, но Топ-то бежит! Он все бежит!

Он бежит и сейчас, не торопко, но и не медленно, экономно расходуя углеводы, максимально используя энергию каждого вдоха. По слухам, он вышел из трех часов и даже, говорят, из двух с половиной, по слухам, он — чемпион нашего города (жителей — триста тысяч, среди них, может, имеются и марафонцы!). Но долго еще ему бежать и бежать, и никому неизвестно, что ждет его впереди, поскольку пика своих результатов марафонцы достигают до тридцати, не позднее, и, если рассматривать статистически, у Топа на все про все шестьдесят месяцев, и много ли это, или уже недостаточно, кто его знает.

Ах, он верит, что победит всех однажды?

Но то будет однажды!

Ах, человечество живо рекордами?

Но в марафоне рекорд не фиксируют!

Ах, в Историю войдет его имя?

Но кто сегодня помнит великого Абебе Бикилу? Кто слышал о знаменитом Лассе Вирене?

Я?

И я б не слыхал, если б не придумывал этот рассказ! Читал специальную книжку, представьте!

Фиддипид?

Эк заладили: Фиддипид, Фиддипид!.. Не тот ли это несчастный, имя которого — если верить другой специальной книжке о беге — звучит совсем по-иному. Феденикс — так там назвали его!

— Мне тебя жалко, дружище! — артачится Топ. — Не результат важен — процесс! Кто не познал этого — тот и не жил! — вот так он откликается мне и ослепляет улыбкой, на секунду замедлив свой бег. На взгляд окружающих — тяжелый и нудный, на взгляд и мой, и его — упоительный.

Но вот Топ спохватился. Снял с лица — будто влажной тряпочкой смыл — улыбку, расслабил все, что не нужно для бега, и вновь затрусил, преодолевая усталость и боль, сухоту в горле и немочь, этот высокий красивый брюнет, которому бы мастеровито работать, да строить свой дом, да ласкать красивых детей от веселой Сабины, а он все бежит и бежит, не обращая внимания на отсутствие дам и цветов.