Павел Вежинов - Вдали от берегов

Капитан не привык копаться в себе и еще не осознал, что же с ним случилось. Но что-то было не так, что-то изменилось. Рассказ печатника бурей пронесся в его сознании, освежив его, открыв далекие горизонты, подобно ветру, не оставившему на деревьях ни одного старого листа.

Не так давно он с глубоким, сдержанным удивлением думал: «Есть какая-то сила в этих людях!» А сейчас он думал: «Есть в жизни какой-то свет!» Слова эти еще не сложились, но он уже чувствовал их смысл. Нельзя жить без света! Жизнь без света мрачна и страшна! Жизнь без света — как хлеб без соли, как древесные опилки. Нельзя быть самим собой, если не можешь заглянуть в себя. Иначе ты будешь жить бездумно, как трава, как деревья.

Капитан чувствовал все это, хотя и не осознавал еще до конца.

Он никогда не заглядывал себе в душу, но сейчас уже мог взглянуть на себя как бы со стороны. И, взглянув, он увидел себя поникшим, испуганным, стоящим, как тень, рядом с теми, у свежевыкопанной могилы.

Он все еще оставался под впечатлением этого воспоминания и не смел посмотреть в глаза печатнику, а когда ощущал на себе его взгляд, невольно съеживался. Он прятал от него глаза и не решался заговорить. Только глядя на море, он чувствовал себя спокойнее и увереннее. А с моря струилось тихое белое сияние. Оставшись наедине с самим собой, можно было и поразмыслить.

Поразмыслить… Но над чем? До сих пор капитан считал себя добрым и справедливым человеком. В этом он никогда не сомневался. За всю жизнь он ничем не запятнал себя и сам никого не очернил, никого не обманул, берег свое доброе имя. Он не брал чужого, никому не завидовал, ни на кого не клеветал, никого не предал и любил только одну женщину — свою жену. Не было на земле человека, которому он постыдился бы взглянуть в глаза…

Но так ли это?

А может быть, был такой человек?

Капитан вздохнул и опустил голову. Полузабытый образ выплывал из воспоминаний — длинное, худое лицо, обветренные, резко очерченные губы, посиневшие уши. В мозгу зазвучал чей-то сильный голос, вспомнились чьи-то добрые, честные глаза. Он увидел двор училища, мокрый снег, лежавший тонкой белой пеленой, на которой отчетливо проступали следы солдатских сапог.

Стояла сырая, промозглая погода, мела метель, и в отдалении глухо шумел прибой. Следы на мокром снегу пропитывались мутной водой, которая ночью замерзала.

Они пришли в училище в плохонькой одежонке, в легкой обуви, кое-кто даже в сандалиях. Им полагалось получить по прибытии флотскую форму, шинели и крепкие юфтовые башмаки, но им ничего не дали.

Шел месяц за месяцем, наступила зима, своя обувь истрепалась от бесконечных маршировок по плацу, коротенькие пальтишки не защищали от холода. И пища была такой скверной, что многие выбрасывали ее, хотя больше есть было нечего: недавно окончилась война, и деревенские амбары пустовали.

Капитан с благодарностью вспоминал свои ботинки. Это были даже не ботинки, а грубые деревенские башмаки, которые связками висели в обувных лавочках кустарей, как лук или сушеная рыба. Но кожа у них была на редкость крепкая, а подметки сплошь окованы железными гвоздями. Целую неделю он хромал, пока ноги не притерпелись к твердой, как подошва, коже башмаков. Во всем училище только у него были толстые шерстяные носки, длинные кальсоны из грубого домотканого полотна и шерстяная фуфайка. У всех учеников обувь изорвалась, и лишь его башмакам все было нипочем, они оставались, как новые. Скоро все, кто с пренебрежением смотрел на неотесанного деревенского парня, стали завидовать ему.

Но однажды утром случилось нечто неожиданное, о чем впоследствии много лет подряд выпускники рассказывали новичкам, как об историческом событии. В то утро никто не пошел в столовую. Голодные и окоченевшие ученики собрались перед штабом, начали кричать — требовать. Они требовали то, что им полагалось по закону: одежду, обувь, питание. Напрасно бегали вокруг них растерянные и взбешенные офицеры, напрасно пытался успокоить их начальник училища. Ребята стояли плечом к плечу и не хотели расходиться.

Изо всего училища только он один не принял участия в этом бунте. Только он остался на своей койке. Обувь у него была крепкая, а фуфайка теплая! Но будь он даже гол и бос, он все равно не вышел бы во двор, не присоединился бы к товарищам.

«Для меня нет пути назад!» — думал он.

Если других выгонят из училища, им есть куда податься. А ему некуда было идти, за спиной у него ничего не было. Провожая его, отец сказал: «Шевели мозгами, Марин! На брюхе ползи, ногтями цепляйся, но кончай училище! Для тебя здесь хлеба нет, так и знай! Не сможешь учиться, — беги на пристань и подставляй спину… Кроме грузчика, ничего из тебя не выйдет!»