Наталья Суханова - Трансфинит. Человек трансфинитный

— Небо бумажное, — бормочет, всхлипывает, — плохо дышать.

А Филипп:

— Так разрежь... прорви бумагу.

— Как? Чем?

— а ты оглянись — видишь?

— Ножницы. Но мне же не достать.

— а ты посмотри — никакой палочки нет?

Детализирует, материализует, это образ-то, он им, как материальным, манипулирует:

— Ну вот, бери и режь. Получается?

И режет девочка бумажное небо несуществующими ножничками, и, — матерь божия, — дышать начинает!

А ведь нечто подобное я видел — в мою бытность врачом в Средней Азии. у моего коллеги была назначена к операции женщина со сдвинутым позвоночником. Ходить уже и не могла.

И вдруг — без всякой операции — поднялась, пошла. Ее — на рентген: что такое, ошибка что ли вышла, что за гипердиагноз? Туда — сюда. а с нею вместе, в одной палате женщина лежала — из «бывших», помогала понемногу соседкам, кому советом, кому массаж легкий сделает: так, погладит, побормочет что-то, помнет легонько, надавит в каких-то местах. Не забудьте, это ведь когда еще, в начале пятидесятых было. Ну и эту пожалела. «Как-нибудь представляете свои позвонки, позвоночник?» — спросила. «Ну, кубики», — отвечает ей обезножевшая. «Значит, так, кубики у вас сильно сдвинуты, какие и покривились, распухли, еще и жилу позвоночную тянут, трут. Будем что делать: закрывайте глаза, начинайте выстраивать свои кубики, подвигайте их один на другой, равняйте жилку, на которую они нанизаны, а я массировать буду». «Что-то я не понимаю», — говорит лежачая. «Стройте, стройте мысленно кубики, ощущайте свой позвоночник, представляйте его, помогайте ему, разговаривайте с ним!» — «Разве позвоночник слышит, понимает? Это же тело». — «Еще как понимает, не глупее оно нас, все — дух, и я своим духом и пальцами помогать буду». Так простосердечно изложила нам эту историю больная — не раньше, правда, чем выписалась «бывшая». Мы, врачи, ведь тоже охотимся на ведьм, во имя науки. Лечащий врач, конечно, решил, что «бывшая» просто вправила ей позвонки. Но больная твердила, что ни боли резкой, мгновенной не было, одно только выстраивание кубиков. «Тебе бы в строители идти, — отшутился врач, — больно хорошо кирпичи кладешь».

Приводилось мне видеть и кое-что похлеще. Чукча, совсем не из анекдота, в зиму, когда все вокруг занесло, ни почты, ни самолета, почти сплошная ночь и холод полярный, вдруг собирает свою упряжку в дорогу. «Что такое? Куда?» — «Брат совсем плохой, ждет меня, зовет, не умирает пока». Как зовет? Почты уже два месяца не было, никто не приезжал, не проезжал за это время, а брат, ого, как далеко, и в хорошее-то время не быстро доедешь. «Кто тебе сказал-то, что плохой?» — «Брат сказал. Брат брату. Торопиться надо». Так и оказалось. Успел еще чукотец к умирающему брату, сам и похоронил. «У руса почта, у чукча свое».

Видел я в тех далеких краях и настоящую ясновидящую. Говорят, у них тоже разная квалификация: одни труп в далеком поле увидят, другие, как моя ясновидящая, внутренние органы. Странно, а тогда так и вовсе вызывало недоверие, что сигналом, включателем, так сказать, экрана было для нее слово. Не вождение рукой над поверхностью тела, не пульс — это я тоже видывал, но это хоть поддавалось какому-то физиологическому объяснению. а тут: ей скажут, а она в сторону, вбок уставится. «А если без слов, без жалобы, видите?» — спрашивал я ее. «Иногда, — кивает, — вижу, неожиданно, даже и у незнакомых прохожих». Приехавших же к ней за помощью спрашивала и переспрашивала: что болит, что чувствует, как ему плохо. Послушает и глаза отведет, вбок смотрит. Разговоры, шепот ей не мешают. Рассматривает: «Да нет, здесь терпимо. а здесь посмотрим. Тошнит часто? Не очень? Муторит, да? Вот как бы, вроде и посасывает, и съела бы чего, да ничего не идет... Как болит? Как: тюкает или ноет? Ага. Ну, это ладно. Сосудистая ткань сухая, аж скрипит. Мышца сосуда как ослабшая резиночка — верх еще держит, а снизу провисла... Дух иссушенный, почти и нет уже его, этого духа...» — и к пациенту: «А что чувствуете?» и в пространство: «Надо же, как интересно, значит вот как он это ощущает... Та-ак, что у нас дальше, как оно будет? а ничего сверхъестественного не будет. Значит, так...»

Лечила она, кстати сказать, через обострение, всегда через обострение. Без лекарств. Редко какую травку порекомендует, легкую. Спиртное, обезболивающее категорически запрещала. Иногда поднимала температуру — прогревание это называлось. Чем поднимала, чем лечила, не знаю. Ни массажа, ни лекарств, ни воды, ни накладывания рук — ничего. Справлялась и с сильными инфекциями и даже легче, чем с хроникой. Опасалась простуды и стрессов, их и считала виновниками почти всех болезней, а также исходную духовную слабость родителей. Была она не из местных, не из инородцев, о себе не рассказывала, одетая, как все в этих местах, грамотна уж во всяком случае и даже медицински, не суеверна, хотя сглаз признавала, как и святой дух. и у нее была явно своя анатомия органов и клеток. На осторожное замечание, что врачи считают то-то, говорила небрежно: они из книжек знают, а я вижу.