Франсуаза Саган - Любите ли вы Брамса?

— Когда мне было лет восемь, я хотел быть дирижером, — произнес он. — А ты?

— А я хотела сниматься в кино, — ответила Мэзи, — и буду сниматься.

Он решил про себя, что так оно, очевидно, и будет, и остановил машину у дверей ее дома. Она уцепилась за лацкан его пиджака.

— Завтра я обедаю с этим противным Шерелем. Но мне хочется поскорей, поскорей увидеться с моим маленьким Роже. Я тебе позвоню, как только выберу минутку.

Он улыбнулся, ему льстила роль тайного и юного любовника, тем паче что соперник, был мужчина его лет.

— А ты, — спросила она, — ты сможешь? Мне говорили, что ты не свободен…

— Я свободен, — ответил он, слегка поморщившись. Не будет же он говорить с ней о Поль! Она выпорхнула из машины, помахала с порога ручкой, и он уехал. Эта фраза о свободе отчасти смутила его. «Свободен» — это означало: «свободен от каких-либо обязательств». Он нажал на акселератор; ему хотелось поскорее увидеться с Поль; только она одна может его успокоить и, конечно, успокоит.

Должно быть, она только что вернулась, потому что еще не успела снять пальто. Лицо у нее было бледное, и, когда он вошел, она бросилась к нему, уткнулась в его плечо и застыла. Он обнял ее, прижался щекой к ее волосам и ждал, пока она заговорит. Как хорошо, что он поспешил к ней, он ей нужен, очевидно, что-то случилось; и при мысли, что он это предчувствовал, он ощутил, что его нежность к ней вдруг стала необъятной.

Он ее защитит. Конечно, она сама сильная, и независимая, и умная, но он знал, в ней было больше женской слабости, чем в любой другой женщине, с которой его сводила жизнь. И поэтому он ей нужен. Она тихонько высвободилась из его объятий.

— Хорошо съездил? Как Лилль?

Он бросил на нее быстрый взгляд. Нет, конечно, она ничего не подозревает… Не из той она породы женщин, чтобы расставлять мужчинам ловушки. Он поднял брови.

— Да так. Ну а ты? Что с тобой?

— Ничего, — ответила она и отвернулась. Он не настаивал — потом сама все скажет.

— А что ты делала?

— Вчера работала, а сегодня была на концерте в зале Плейель.

— Ты любишь Брамса? — спросил он с улыбкой. Она стояла к нему спиной, но при этом вопросе обернулась так поспешно, что он невольно отступил.

— Почему ты спрашиваешь?

— Я слышал на обратном пути часть концерта по радио.

— Ах да… — произнесла она, — концерт транслировали… Я просто удивилась твоей любви к музыке.

— Как и я твоей. Что это тебе вдруг вздумалось? А я-то воображал, что ты играешь в бридж у Дарэ или…

Она зажгла в маленькой гостиной свет. Усталым движением скинула пальто.

— Меня пригласил на концерт молодой Ван ден Беш; делать мне было нечего, и я никак не могла вспомнить, люблю ли я Брамса… Странно, да? Вдруг не могла вспомнить, люблю ли я Брамса…

Она рассмеялась сначала еле слышно, потом громче. Целый вихрь мыслей пронесся в голове Роже. Симон Ван ден Беш? Уж не рассказал ли он об их встрече… в Удане? И потом, почему она смеется?

— Поль, — произнес он, — успокойся. И вообще, что ты делала с этим мальчишкой? — Слушала Брамса, — ответила она и снова засмеялась.

— Хватит говорить о Брамсе…

— Но о нем-то и идет речь…

Он взял ее за плечи. На глазах у нее от смеха выступили слезы.

— Поль, — сказал он. — Моя Поль… Что тебе наболтал этот тип? И вообще, чего ему от тебя нужно?

Роже был в бешенстве; он чувствовал, что его обскакали, оставили в дураках.

— Конечно, ему двадцать пять, — сказал он.

— В моих глазах это недостаток, — мягко произнесла Поль, и он снова обнял ее.

— Поль, я так в тебя верю. Так верю! Даже мысль мне непереносима, что какой-то юный шалопай может тебе понравиться.

Он прижал ее к себе; вдруг ему представилась Поль, протягивающая руки другому, Поль, целующая другого, Поль, дарящая другому свою нежность, свое внимание; он мучился.

«Мужчины ровно ничего не смыслят, — подумала Поль без горечи. — „Я так в тебя верю“, так верю, что могу обманывать тебя, могу оставлять тебя одну и даже не мыслю, что ты можешь поступать так же. Просто прелестно!»

— Он очень милый, но ничем не примечательный, — проговорила она. — Вот и все. Где ты хочешь обедать?

«Простите меня, — писал Симон. — И в самом деле я не имел права говорить Вам все это. Всему причиной ревность, а, по-моему, человек имеет право ревновать лишь того, кем он владеет. Во всяком случае, слишком очевидно, что я Вам надоел. Скоро Вы избавитесь от меня, я уезжаю в провинцию вместе с моим уважаемым мэтром изучать материалы процесса. Поселимся мы в старом деревянном доме у его друзей. Мне почему-то представляется, что простыни там пахнут вербеной, что в каждой комнате мы затопим камин, что по утрам над моим окошком будут щебетать птицы. Но я знаю также, что на сей раз мне не удастся сыграть роль буколического пастушка. Вы будете ночью возле меня, на расстоянии вытянутой руки, освещенная игрой пламени; постараюсь продлить свое пребывание там как можно дольше. Не верьте — даже если Вы никогда не захотите меня увидеть, — не верьте, что я не люблю Вас. Ваш Симон».