Грэм Грин - Сила и слава

— Погибнет много народу.

— Игра стоит свеч! Навсегда избавимся от этих людей, — сказал лейтенант, и в его словах послышалось ликование.

— А знаете, — сказал шеф, — в этом что-то есть.

Лейтенант шел к себе через город мимо домов с опущенными жалюзи. Вся его жизнь прошла тут: здание Синдиката рабочих и крестьян было когда-то школой. Он сделал усилие, чтобы прогнать эти безрадостные воспоминания. Весь город изменился — на месте собора была асфальтированная спортплощадка, и теперь на холме близ кладбища стояли железные качели, словно виселицы, под лунным светом. У новых детей будут новые воспоминания: ничто и никогда не останется неизменным. Когда он шел, внимательно всматриваясь в окружающее, он чем-то напоминал священника. Так богослов обозревает заблуждения минувших веков, чтобы снова сразиться с ними.

Он достиг своего пристанища. Дома были все одноэтажные, побеленные, построенные вокруг внутренних двориков с фонтанчиками и небольшими клумбами. Окна, выходящие на улицу, забраны решеткой. В комнате лейтенанта стояла кровать, устроенная из старых ящиков, с соломенным тюфяком, подушкой и простыней. На стене висел портрет президента и календарь, а на кафельном полу стояли стол и кресло-качалка. При свете свечи все выглядело сурово, как тюремная камера или келья монаха.

Лейтенант сел на кровать и стал стягивать сапоги. Был час молитвы. Черные жуки ударялись о стены так громко, словно взрывались хлопушки. Больше десятка их ползало со сломанными крыльями по кафелю.

Он приходил в ярость от мысли, что есть еще в штате люди, которые веруют в любящего, милосердного Бога. Существуют мистики, которые говорят, что имели опыт непосредственной близости Бога. Он тоже был мистиком, но его опыт говорил о пустоте. Это была полная уверенность в существовании гибнущего, остывающего мира, человеческих существ, которые возникли из животных безо всякой цели. Он это знал.

Он улегся на кровать в рубашке и бриджах и задул свечу. Жара стояла в комнате, подобно врагу. Вопреки своим ощущениям, он верил в ледяную пустоту космических пространств. Где-то играло радио; музыка из Мехико или, возможно, даже из Лондона или Нью-Йорка просачивалась в этот глухой, заброшенный штат. Это казалось лейтенанту уязвимым местом обороны; здесь была его земля, и он оградил бы, обнес бы ее, если бы мог, стальными стенами, пока не искоренил бы все, что напоминало о той жизни, которая когда-то окружала его печальное детство. Он хотел разрушить все, остаться одному, вообще безо всяких воспоминаний. Жизнь началась всего пять лет назад.

Лейтенант лежал на спине с открытыми глазами, а жуки со звуком выстрела ударялись в потолок. Он вспомнил священника, которого расстреляли краснорубашечники на холме у кладбищенской стены, тоже маленького, тучного человечка с глазами навыкате. Он был епископом и думал, что это его защитит: он слегка презирал низших клириков и все время указывал на свой сан. Только перед самым концом он вспомнил о молитве. Опустился на колени, и ему дали некоторое время для последнего покаяния. Лейтенант наблюдал: этого дела ему не поручали. Всего они расстреляли пятерых священников. Двое или трое успели бежать, архиепископ жил в безопасности в Мехико, а один священник подчинился приказу губернатора, требовавшего от клириков вступления в брак. Он жил теперь близ реки со своей домохозяйкой. Это, конечно, было хорошее решение: оставить его живым свидетельством слабости их веры. Это доказывало ложь всего, что они делали в прошлом. Потому что, если бы они действительно верили в рай или ад, они бы не отказались от краткой муки здесь в обмен на огромность… Лежа на своей жесткой постели в сырой и жаркой комнате, лейтенант не испытывал никакого сочувствия к слабостям плоти.

В задней комнате Торговой школы женщина читала своим домашним. Две девочки — шести и десяти лет — сидели на кровати, а четырнадцатилетний мальчик стоял, прислонившись к стене, с выражением смертельной скуки.

— «Юный Хуан, — читала мать, — с детства отличался смирением и благочестием. Другие мальчики могли быть грубыми и мстительными, но юный Хуан следовал завету Господа нашего и подставлял другую щеку. Однажды отец решил, что Хуан солгал ему, и избил мальчика. Позднее он узнал, что сын сказал правду и попросил у Хуана прощение. Но Хуан сказал ему: „Дорогой отец! Подобно тому, как Отец наш небесный имеет право наказывать, кого захочет…“»