Жанна Свет: Математические досуги

— Ну, и климат, — почти с ужасом сказал он, — у деда с бабкой тоже пустыня и жара, но по сравнению с тем, что здесь творится, там Северный Полюс. Как вы здесь выдерживаете?

— Плохо выдерживаю, да что делать? Ладно, не томите душу, рассказывайте все о вас, Рите, остальных. Вы почему мне раньше не позвонили? Я бы подарки всем приготовила. Когда вы улетаете?

— Завтра в ночь.

— А, ну, значит, время еще есть. Будете у нас ночевать, где ваши вещи?

— Я с напарником приехал, мы у его родни остановились, вещи там. — Можете вы ему позвонить и попросить, чтобы он их к самолету привез?

— Конечно.

— Тогда сразу звоните, чтобы мы уже не отвлекались на это, а потом вы мне все расскажете.

Его рассказ о жизни после нашего отъезда был не слишком длинным, потом лицо его приняло какое-то особое выражение, и я поняла, что меня ждет сюрприз.

— Когда мама Риты умерла, Ритка была в таком состоянии, что разбирать ее вещи не могла. Все сложили в коробки и чемоданы, увезли на дачу и там оставили в сарае. Мы просто о них забыли! Этой зимой дачу пытались ограбить. Идея была глупая — вы помните тот дом, его стены, двери, окна? Крепость! В дом забраться не сумели, а сарай вскрыли, ничего особенного там не нашли — мы на зиму все инструменты, все нужное в дом заносим — и со злости подожгли его. Нам повезло: мы в тот день за очередной порцией заготовок приехали, гостей ждали, и пожар застали в самом начале. Подонков этих мы не поймали — они через соседние пустые дачи ушли, зато пожар загасили и тут обнаружили все эти коробки и чемоданы. Они в дальнем углу на самой верхней полке стеллажей лежали, вот их и не было видно с пола. Стали их разбирать, а там один из чемоданов весь с бумагами, то ли черновики, то ли рукописи, и тетрадь большая толстая, я ее вспомнил — я ее и купил: Ритка для матери просила. Мама ее все месяцы болезни с этой тетрадью не расставалась, под подушкой ее хранила. Писать она могла, слава богу, вот и писала что-то, когда получше себя чувствовала. Я к чему это все рассказываю? В тетради написано, чтобы мы все эти бумаги и тетрадь вам отдали, а вы уехали. Мы стали оказию искать, несколько раз ездили в аэропорт, думали кого-нибудь попросить взять с собой, но никого не нашли. А тут наша фирма начала дела с вашими ребятами, ну, я в командировку и выпросился.

Он открыл свою сумку и вытащил из нее несколько картонных папок и большую тетрадь в коричневой обложке.

— Вот, это вам. Мы не читали. Ритка пыталась, но сразу реветь начала, а я не считаю себя в праве. Здесь и письма… Вот из-за них Рита и плакала, странные письма какие-то: написаны и не отправлены. Какому-то мужику, никто его не знает, никогда о нем не слыхали. Она вам не говорила ничего? Фамилия и имя указаны не были нигде. И главное, все в конвертах. Зачем, если все равно не отправила? На одном конверте был телефонный номер, московский. Такое впечатление, что человеку нужно было номер записать, и он записал его на первом попавшемся предмете. Ритка позвонила по этому номеру — старик там какой-то ответил. Сказал, что да, это его номер, что он здесь полжизни живет, но он не знает, о ком идет речь — у него такой знакомой никогда не было, в нашем городе он никого не знает, почему его телефон оказался у ритиной матери, он представления не имеет и просит прекратить эту мистификацию — он немолод, нездоров, волноваться ему вредно. Ритка сама не своя стала после этой находки и после звонка этого проклятого. Вбила себе в голову, что мать отца не любила, любила другого — вот этого старпера, извините, но зла ведь не хватает, старый человек, зачем врешь, чего тебе бояться? Да, так вот, что любила этого деда, когда они еще молодыми были… Она думает, что это, когда мама ее в институте училась, еще до Риткиного рождения, было. Я считаю, что это чепуха! Они с дядей Сережей так жили! Душа в душу. Мои, бывало, ссорились — такой ор в доме стоял, потом мама плакала, отец на коленях просил прощения — цирк, да только мне этот цирк так надоедал, что я сам орать начинал, почему они не могут, как люди жить, как родители Мишки и Ритки. Почему там всегда тишина и покой, а у нас вечно африканские страсти кипят, надоело мне это. Мама тогда говорила мне, чтобы я не вмешивался в их отношения — это у них любовь такая, сицилийская — армянин отец или нет, в конце концов — говорила она, и еще говорила, что тишина не всегда признак согласия, вырасту — пойму. Ничего не удалось мне понять — рано их не стало. Мама считает, что и это по той же причине произошло: не было между ними согласия. Я Ритке не говорил, что моя мама думает об отношениях ее родителей — к чему ее зря бередить и огорчать. Но теперь появились такие подозрения и факты, что она сама стала сомневаться. Ночью однажды реветь стала: вдруг она не дядисережина дочь, а хмыря этого старого! Я ее еле успокоил. Родилась-то она через год после того, как мать ее институт закончила, а я ведь тогда уже довольно большой был и хорошо помню, что за этот год она никуда не уезжала. Только этим доводом и угомонил жену свою. В общем, теперь все от вас зависит. Вы же все время с больной разговаривали, что она вам рассказывала?