Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

Есть такая пословица: первый шаг новорожденного – это шаг к могиле. Звучит она довольно мрачно, но это правда – процесс умирания начинается в момент нашего рождения. У Эммы этот процесс шел примерно в шесть раз быстрее, чем у обычных людей. Я мог бы по пальцам пересчитать дни, когда она не выглядела, как смертельно уставший человек, но самое худшее заключалось в том, что это была не просто видимость. Усталость, вялость не отпускали ее даже во сне: каждый миг своей жизни Эмма чувствовала себя как человек, который бежит последнюю сотню ярдов четвертьмильной дистанции и никак не может отдышаться.

Из книг и статей я знал, что больное сердце Эммы выглядит чрезмерно большим, дряблым, что оно впустую качает кровь, слабея с каждым ударом. И никто, ни один человек на свете не мог сделать абсолютно ничего, чтобы это исправить. После многих лет непосильной работы, работы на износ, ее сердце утратило свойственную мышечной ткани упругость и не поддавалось никакому лечению. И с каждым днем росла опасность того, что этот гипертрофированный мускульный мешок просто разорвется, лопнет, как перекачанная автомобильная шина.

В данном случае слова, что сердце может разорваться, следовало понимать буквально. Из книг я знал, что хрупкая, утратившая прочность и эластичность мышечная ткань действительно может прорваться, и тогда из бреши в стенке желудочка кровь хлынет в околосердечную сумку или перикард – своеобразный мешок, в котором находится сердце. Будучи невероятно прочной, околосердечная сумка очень скоро наполнится, но не лопнет, и находящаяся в ней кровь начнет сдавливать сердце, не давая ему совершать нормальный цикл сокращений и расслаблений. Как только наружное давление крови на сердце превысит давление, которое оно развивает в момент сокращения, наступит состояние, которое называют тампонадой сердца.

В экстренных ситуациях, когда нет времени вскрывать грудную полость, единственным способом ослабить давление на сердце является удаление излишков жидкости из сердечной сумки с помощью прокола. Для этого врач должен ввести в грудину толстую полую иглу – под углом около тридцати градусов, чтобы не задеть легкие, – и постараться проткнуть ею оболочку сердечной сумки. Когда кровь начинает оттекать из перикарда через иглу, давление на сердце снижается, однако это, к сожалению, еще далеко не все. Проблема заключается в том, что через два отверстия – в сердце и в околосердечной сумке – больной с невероятной быстротой теряет кровь и другие жидкости. Это ведет к падению давления в сосудах, что в свою очередь означает дополнительную нагрузку на сердце, и, если не принять немедленных мер, ситуация может довольно быстро выйти из-под контроля.

С одной стороны, сердце по-прежнему сохраняет способность перекачивать кровь, что, так сказать, хорошо. Плохо же то, что сердце очень похоже на старый колодезный насос, который прекрасно работает лишь до тех пор, пока в нем есть вода. Как только вода уходит, запустить его бывает достаточно проблематично. То же самое относится и к сердцу, поэтому после пункции перикарда пациента необходимо как можно скорее доставить на операционный стол, чтобы вскрыть грудину и зашить оба отверстия, сохраняя при этом как нормальную циркуляцию крови, так и ее количество в организме.

Если бы я знал все это, когда был ребенком, я бы разрезал себе грудь и отдал мое сердце Эмме.

Когда мы подошли к причалу у коттеджа Синди, было почти совсем темно, и я невольно подумал, что, возможно, слишком задержал гостей у себя. Доро́гой девочка снова задремала, и, пока Синди привязывала катер, я взял Энни на руки. Не открывая глаз, она обвила мою шею руками, и я с трудом сдержал дрожь. Это было до боли знакомое ощущение – ощущение, которого мне очень не хватало.

Я медленно поднимался к дому, стараясь не разбудить Энни, но, когда мы проходили мимо сетчатого ящика, в котором на разные лады тюрлюрлюкали тысячи сверчков, девочка слегка подняла голову.

Она поглядела вниз, и многочисленные пленники затихли, как по команде. Теперь сверчки издавали совсем тихий, едва различимый шорох, похожий на приглушенное бормотание, словно они видели или знали что-то такое, о чем я не имел ни малейшего понятия. Этот звук был похож на песню, которую слышишь, только когда не прислушиваешься, или на свет далекой звезды, который замечаешь только краешком глаза, не присматриваясь специально и не напрягая зрение в надежде что-нибудь разглядеть.