Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

Вскоре я едва удерживал в руках кувшин, который весил теперь десятки, сотни тонн. Моя нога заскользила по мокрому полу, и я покачнулся, но удержал равновесие, стараясь, чтобы вода – как можно больше воды – по-прежнему попадала на Энни. От страшной тяжести – и кувшина, и всего, что я так долго носил в душе, – немели и отказывали мышцы, и я сгибался до земли. Чувствуя, что еще немного, и я больше не выдержу, я собрал последние силы и одним отчаянным рывком поднял кувшин высоко над головой, окатывая холодной, чистой водой и Энни, и себя. Стоя в центре ревущего, пенного водопада, я чувствовал, как он смывает боль, усталость, уносит скопившуюся на сердце муть. На мгновение я ощутил себя чистым – но лишь на мгновение. В следующую секунду мои сведенные судорогой пальцы разжались, кувшин полетел на пол и разбился вдребезги.

Этот звук потряс меня. Я открыл глаза, сорвал с лица маску, и в легкие мне хлынула то ли ледяная вода, то ли просто свежий, прохладный воздух. Я поперхнулся, закашлялся и вдруг обнаружил, что нахожусь в просторной, залитой светом комнате. Откуда-то издалека доносился голос Эммы; она что-то шептала, и эхо ее слов, преодолев границы тишины, в которой мы только что побывали, долетело до меня, проникло в сознание и в душу. Я стоял над Энни, и пока мои слезы капали на ее холодное, серое, как мертвый камень, сердце, снова и снова твердил эти слова как последнее заклинание.

Однажды я забыл их сказать, и источник жизни Эммы иссяк.

Прошло полтора месяца. Многочисленные летние гости – искатели покоя и тишины – отправились по домам, и гидроинженеры приоткрыли затворы плотины, понизив уровень воды в озере на несколько дюймов. Взбаламученный донный ил поднялся к поверхности, предвещая долгую, холодную зиму. Когда придет зима, повсюду от Бертона до Атланты потребление воды вырастет, и уровень озера станет падать дальше – вплоть до весны, когда дожди наполнят его вновь.

Мой дом погиб, жизнь, которую я вел на протяжение последних пяти лет, навсегда переменилась, но я все же вернулся на свой участок на берегу и, стоя среди руин, долго перебирал мусор и обломки. Из того, что у меня когда-то было, не осталось почти ничего, точнее, ничего стоящего. Мне посчастливилось найти несколько фотографий и кое-что из кухонных принадлежностей, но и только. Смерч уничтожил все, что мог, а что не мог, разбросал по территории соседних округов или утопил в озере. Один вид изломанных, брошенных как попало вещей, которыми я когда-то дорожил, приводил меня в некое странное оцепенение, от которого мне удавалось избавиться лишь с большим трудом.

В надежде отыскать что-то из вещей я несколько раз обошел участок, а потом перенес поиски в леса на северном побережье. На это почти безнадежное занятие я потратил три дня. Деревья в лесу были сломаны на высоте около десяти футов, а их верхушки валялись вокруг, словно палочки для игры в бирюльки [93] Популярная настольная игра. Палочки-бирюльки высыпаются кучей на ровную поверхность, а игроки должны с помощью специального крючка поочередно вынимать по одной бирюльке, стараясь не пошевелить соседние. Пошевеливший соседнюю бирюльку передает ход следующему игроку. , так что даже ходить здесь было непросто.

Примерно в сотне ярдов от своего бывшего дома я набрел на лежащую на боку бронзовую ванну Эммы. Три ножки из четырех были отбиты. Проведя пальцами по бортику, я вспомнил, как она лежала в этой ванне и улыбалась мне сквозь поднимающийся от воды пар. Как же давно это было!.. Ванну я оставил там, где она упала, а на следующий день прекратил поиски. Деревянный футляр для теодолита я так и не нашел.

Дней через десять после смерча я вышел на берег и долго смотрел на только что очистившееся от мусора озеро. Мне все казалось, будто оно что-то говорит мне, но что – было не разобрать. Опустив голову, я увидел в воде свое отражение и решил, что это Послание.

Я съездил на свой склад в холмах, снял брезент со штабелей досок и, чихая от пыли, загрузил ими прицеп. За день я совершил несколько ездок туда и обратно и натер на руках мозоли, но мне это нравилось.

Термит вызвался мне помогать. Почти каждый день, закончив работу на Якорной пристани, он вскакивал на гидроцикл, пересекал озеро и, засучив рукава, принимался за дело. В первый же день он привез мне несколько журналов. Качая головой и глядя в сторону, Термит сказал:

– Они мне больше не нужны. Хватит, насмотрелся.

Довольно часто он задерживался почти до полуночи. Худой и жилистый, Термит не знал усталости, и Чарли учил его, как когда-то учил меня, что нужно делать, чтобы превратить доску или бревно в нечто такое, что, будучи надлежащим образом обработано и собрано, могло бы считаться если не маленьким шедевром, то по крайней мере чем-то бо́льшим, чем просто кучка обструганных и выкрашенных деталей.