Джеймс Джойс - Собрание ранней прозы

— В самом деле? — спросил Маккой.

— Исторический факт, — сказал мистер Каннингем.

— А посмотрите на их церкви, — прибавил мистер Пауэр, — посмотрите, какая паства у них.

— Иезуиты действуют среди высших классов, — сказал Маккой.

— Бесспорно, — подтвердил мистер Пауэр.

— Вот поэтому я за них, — сказал мистер Кернан. — А то простые эти попы, неграмотные, неотесанные…

— Они все хорошие люди, — возразил мистер Каннингем, — только все по-своему. Ирландских священников уважают во всем мире.

— О да, — сказал мистер Пауэр.

— Это не то что на континенте некоторые священники, — сказал Маккой, — такие, что недостойны так называться.

— Ну, может, вы правы, — смягчил свою позицию мистер Кернан.

— Конечно, я прав, — сказал мистер Каннингем. — Я столько прожил на свете и повидал столько, что уж могу судить о людях.

Джентльмены вновь выпили, следуя по кругу. Мистер Кернан, казалось, что-то взвешивает в уме. Услышанное подействовало на него. Он очень высоко ценил способность мистера Каннингема судить о людях и читать лица, и он попросил подробностей.

— Просто обычное говение, понимаете, — сказал мистер Каннингем. — Его проводит отец Борделл для деловых людей, вот как мы.

— Он с нами не будет слишком строго, — сказал мистер Пауэр убеждающим тоном.

— Борделл, Борделл… — произнес больной.

— Вы его должны знать, Том, — сказал уверенно мистер Каннингем. — Отличный человек, славный! И как мы с вами, вполне от мира сего.

— А… знаю, кажется. Такой высокий, и лицо красное.

— Он самый.

— И что, Мартин, он… хороший проповедник?

— Н-ну-у… Понимаете, это не то чтобы проповедь. Это дружеская беседа скорей, в рамках здравого смысла, понимаете.

Мистер Кернан обдумывал. Мистер же Маккой произнес:

— Отец Том Берк, это вот был мужик!

— О, отец Том Берк, — сказал мистер Каннингем, — это был прирожденный оратор. Вы, Том, его слыхали когда-нибудь?

— Слыхал ли когда-нибудь! — живо отреагировал больной. — Ничего себе! Уж я-то…

— А между тем, говорят, он был не силен в богословии, — сказал мистер Каннингем.

— В самом деле? — сказал Маккой.

— Ну, уж такого-то ничего, конечно. Просто говорят, иногда он в проповедях высказывался не совсем по учению.

— А!.. но блестящий мужик был! — сказал Маккой.

— Однажды я его слушал, — продолжал мистер Кернан, — только не помню, на какую он тему. Мы с Крофтоном были у самой стены этого… ну, партера, что ли…

— Притвора, — сказал мистер Каннингем.

— Ну да, у стены ближе к двери. Забыл, на какую тему… ах да, это было про папу, про покойного папу. Сейчас всё вспомнилось. Клянусь вам, это было великолепно, в таком стиле! А голос! Боже, это вот голос был! Узник Ватикана, так он его назвал. И помню, Крофтон мне говорит, когда мы вышли потом…

— Он же ведь оранжист, этот Крофтон, разве нет? — спросил мистер Пауэр.

— Еще бы, — отвечал мистер Кернан, — самый что ни на есть треклятый оранжист. Зашли мы к Батлеру на Мур-стрит — и я, ей-богу, был тронут по-настоящему, скажу вам чистую правду. Я помню его слова буквально: Кернан, — это он мне, — мы возносим молитвы у разных алтарей, — это он мне, — но вера наша одна. Меня поразило даже, как здорово он сказал.

— Да, тут впрямь что-то есть, — признал мистер Пауэр. — На проповеди отца Тома всегда набивалась куча протестантов.

— Между нами, уж не такая большая разница, — высказал Маккой. — Мы все веруем в…

Он поколебался слегка.

— …во Христа Искупителя. Но только они не веруют в папу и в Матерь Божию.

— Но, разумеется, — сказал мистер Каннингем внушительно и спокойно, — только наша религия истинная религия, древняя и настоящая вера.

— Кто ж сомневается, — сказал мистер Кернан с теплом в голосе. К дверям спальни подошла миссис Кернан и возвестила:

— К тебе гость!

— Это кто еще?

— Мистер Фогарти!

— А, пусть входит, пусть входит!

Из темноты появилось овальное бледное лицо. Дугу его светлых свисающих усов повторяли светлые брови, огибающие глаза, в которых выразилось приятное удивление. Мистер Фогарти был скромным зеленщиком. Он содержал в городе заведение с лицензией и потерпел крах, поскольку его финансовые возможности привязывали его к второразрядным винокурам и пивоварам. После этого он открыл небольшую лавочку на Гласневин-роуд, льстя себя надеждой, что своими манерами завоюет симпатии окрестных хозяек. Он старался соблюдать тон в поведении, был ласков с детишками и говорил с четкой дикцией. Культура не была ему чужда.