Елена Макарова - Фридл

В другой камере, еще более тесной, выбивают признания; в ней заключенные вынуждены часами стоять на коленях. Если они выпрямляются, то ударяются о потолок, звучит сирена и включается прожектор, который светит им прямо в глаза. Если они садятся на узкое сиденье, то получают удар электрическим током, который заставляет их снова вскочить. Деревянный шип у двери постоянно давит заключенному в живот.

Однако самый жестокий инструмент террора ГПУ – это лагеря, где гибнут миллионы невинных людей.

Все начинается с доноса, часто внутри собственной семьи; ночью ГПУ стучит в дверь и забирает жертву. У человека, изнуренного бесчисленными допросами, с помощью пыток выбывают признание. Вне зависимости от приговора его отправляют в лагерь.

В лагере заключенных набивают в тесные бараки. За малейшее нарушение накладываются ужасные наказания, например заключение в темную ледяную камеру. Постоянное перенапряжение сил, недостаток еды и отсутствие медицинской помощи приводят к тяжелым заболеваниям. Больной заключенный переводится на голодную норму, чтобы ускорить смерть; неполноценная рабочая сила ГПУ не интересует, она подлежит быстрому устранению».

Какой ужас…

А Павел спит себе. Наверное, он этого не читал.

«Еврей Маркс-Мордехай изобретатель марксизма. Нынешнее Советское государство есть не что иное, как практическая реализация еврейского изобретения.

Между обоими историческими фактами лежит собственно большевистская революция, с помощью которой еврейство истребило лучшие силы Востока, чтобы стать абсолютным властителем региона, опираясь на который оно надеялось со временем достичь мирового господства. Для этого надо было, чтобы в 1917–1921 гг., по данным ГПУ, около двух миллионов человек погибли от рук палачей.

Однако непосредственным следствием этой революции были периоды ужасного голода, потребовавшего между 1917–1934 гг. 19 миллионов жертв. Всего вследствие развязанной евреями революции потеряли свои жизни более 21 миллиона человек.

Еврейский большевизм использовал полученные в свое распоряжение богатства для создания армии, которая и осуществила тотальную революцию. Население евреев не волновало, оно должно прозябать в нищете.

Тот, кто будет искать виновных, обязательно повсюду наткнется на евреев. Разве не показательно, что слово “антисемит” в Советском государстве числится одним из самых тяжелых обвинений?

Один взгляд на статистику евреизации высших государственных ведомств Советского Союза все объясняет. Едва ли не все министерства, называющиеся согласно большевистской терминологии “народные комиссариаты”, управляются почти исключительно евреями.

Тем, что Советское государство есть порождение еврейства, легко объяснить и жестокую эксплуатацию рабочей энергии населения, которое безжалостно приносится в жертву целям еврейской мировой революции».

Кто подарил тебе это сокровище? – спрашиваю я Павла, и он отвечает, не открывая глаз:

Чешские друзья.

Что еще за чешские друзья?

Павел просыпается, смотрит на меня из-под локтя.

Мы с Отто помогли им проявить кое-какие снимки в еврейской общине.

Что же они думают про «Советский рай»?

Что это немецкая агитка.

Агитка? Но там же фотографии, документы, что может быть правдивей?

Фридл, ну что ты, на самом деле, мои друзья-чехи не дураки и не антисемиты. Они помогают сопротивлению. Наш народ для немцев уже не существует.

Наш – это какой?

Чешский, какой еще.

В Терезине Павел будет членом чешской подпольной организации, состоящей, понятно, из евреев. Смысл ее деятельности мне так и остался неясен. А я буду заниматься рисованием с мальчиками, чьих отцов расстреляли в Берлине у них на глазах. За попытку сорвать выставку «Советский рай».

«Я сплю на досках при свете свечном.

Но время придет, и увижу в упор,

Что был я всего лишь маленьким существом,

Таким же крохотным, как этот хор

Из тридцати тысяч жизней,

Замолкших тут.

Однажды воскреснут на милой Стромовке они,

Поднимут холодные веки,

Глянут во все глаза на текущие дни

И снова уснут

Навеки».

Госпожа Брандейсова, вам нравятся мои стихи?

С Ганушем Гахенбургом мы встретимся скоро. Но не «там, вдалеке, где детство уснуло сладко на узеньких тропках Стромовского парка…», а в детском доме для мальчиков.

Павел, проснись, – трясу я его за плечи, но он не шевелится. – Павел!

Что случилось? – спрашивает он, не открывая глаз.