Елена Макарова - Фридл

Думать об этом ужасно, особенно если все происходит не в тесном кругу и не под контролем, который мог бы предотвратить или по крайней мере смягчить самое страшное.

Можно ли приобрести репродукцию (открытку или нечто подобное) картины, которую фюрер купил на выставке в 1939, ню (жен.) в шлеме, кажется; аллегорич. фигура. Здесь интересуются нынешним немецким искусством. Если да, пришли 1 – 2 самых дешевых.

Шарлотта и Симон уехали. Он ужасно слаб. Жду почту. Боюсь, придется ждать долго.

Еще раз огромное спасибо за книги. Хотела бы и могла бы читать день и ночь. Но нужно время, чтобы ко всему приготовиться.

Много раз целую. О нас рассказывать нечего. Мы живем очень хорошо. Павел тощий, но бодрый и читает здорово! Понимаешь ли ты, что мы уже замечательно читаем по-чешски, и тебе надо выучить!

Я полощу рот раствором ромашки и выплевываю кровавую воду. Десны опухшие, зубы враскоряку. Безумный вид. Особенно когда улыбаюсь. Может, у Павла появилась в Праге любовница? Зачем он уехал? Что, если его схватят на улице и отправят неизвестно куда? После убийства Гейдриха евреев отлавливали на улице и отправляли штрафным транспортом. Никто из них не попал в Терезин, сказал Отто.

Я сижу за столом, стиснув зубы, пытаюсь читать про врача и больного. Строчки прыгают, предложения расплываются. Спесивые индюки прохаживаются мимо окон, смотрят искоса. Стоит насыпать проса в миску, спеси как не бывало. Головы долу!

Индюков порадовать нечем – просо кончилось. Но можно порадовать себя – прогулкой в Наход. Час туда, полтора обратно. Убивать время жалко. Но без толку смотреть в книгу – еще хуже. Я кутаюсь в шерстяной платок. Старуха.

Предзакатный ветер дует в спину. Шумят деревья, стелется дорога – жизнь идет. И Павел идет навстречу, в руках сумки, за плечами Хильдин рюкзак.

Слава Богу, ты в порядке, – говорит он, – почему-то на обратном пути меня разобрала такая тревога…

Скорее всего, мы оба сошли с ума.

Шпикачки от Отто! Мы разводим костер, кидаем в него сухие сосновые шишки, они трещат и искрятся, как бенгальские огни. Сардельки разбухают на глазах, вот-вот лопнут.

Павел заливает горящие угли водой из ведра, и мы, пригибая головы, забираемся с едой в наши хоромы. Потолки в хлеву нормальные, только дверь низкая.

Я поворачиваю вентиль на керосиновой лампе, и комната наполняется светом. Павел приносит из кухни тарелки, вилки, ножи, стаканы и салфетки, выставляет на стол две бутылки пива и рогалики.

Какое блаженство – наесться досыта, и не абы чем. Видя, как я тщательно вытираю тарелку хлебом, Павел достает из рюкзака булочки с маком, целый пакет.

Ты встречался с принцессиными родителями?

Нет. Это Мария для тебя испекла. И еще она послала лично тебе жасминовый чай. Я и не знал, что ты его любишь. Видишь, не зря в столицу ездил!

Ну и как столица?

Лучше не спрашивай. Немцы да бледные перепуганные чехи. Наших на улице не видно, разве что в еврейском квартале. Хотя примерно четверть пражских евреев еще ждут своей очереди, живут как одичалые, никуда не ходят.

А куда там можно ходить?

Например, на выставки. В Народном музее – «Великая Германия», в Художественно-промышленном – немецкая мода… Вход свободный, очередей нет. Зато в галерею современного искусства народ валит валом.

Что же там дают?

«Советский рай»!

Это тот самый зал, около Академии художеств? У Стромовского парка? Там, где живут огромные старые вязы с переплетающимися корнями? Ты был там, ты их видел?

Фридл, я хоть и не одичалый, но еврей. На Стромовке чуть ли не на каждом углу стоит щит с предупредительной надписью: «Евреям вход запрещен». Однако триста тысяч расово чистых посетили «Советский рай» за один месяц. Экспозцию привезли из Берлина. Это я прочел в газете. Каталог привез. Завтра покажу.

Почему не сегодня?

Потому что на сегодня у меня другие планы.

Какие?

Спать.

Спи, а я посмотрю картинки. Там есть картинки?

Есть, там все есть… – бормочет Павел, уплывая в сон.

Расстрельная камера в подвале ГПУ.

«За железной дверью этой камеры смерти, по показаниям одного попавшего в плен комиссара, были расстреляны ГПУ за шесть лет почти 5000 человек.

Камера облицована кафелем. Приговоренных к смерти заводят внутрь и убивают выстрелом в затылок. Труп оттаскивают в сторону, шлангом смывают кровь с кафеля, вентилятор обеспечивает свежий воздух, чтобы следующий приговоренный не потерял сознание от запаха крови; он должен до последней минуты оставаться в сознании.