Джошуа Феррис - Безымянное

— Бекка скучает по тебе.

— Не говори о ней, пожалуйста, — попросил он.

Она помолчала.

— И я скучаю. В квартире без тебя пусто. Только скажи, что ты не скучаешь по ней. Не скучаешь по моим маффинам. Попробуй, найди здесь такие маффины. На пятьдесят миль окрест не найдешь. Не знаю, Тим, как мы сумеем, но мы сумеем. И когда по квартире поплывет запах свежеиспеченных маффинов, ты будешь там, дома. Мы ведь уже сумели один раз. Теперь получится еще лучше. Мы кое-чему научились. Скажи только, что не скучаешь.

От призрачного запаха свежей выпечки, всплывшего в памяти, рот наполнился слюной, и ему так отчаянно захотелось этих маффинов, что тело наконец полностью подчинило себе душу, заставляя признаться самому себе: он вовсе не в городе и не в офисе. Он в «Ваффл Хаусе» на безымянной ничейной территории между двумя загибающимися поселками.

— Скажи, что не скучаешь по нашим ваннам, по тому, как я терла тебе спину и мыла голову. Скажи, что это худшее лекарство, чем сидеть тут.

— У меня работа, — произнес он.

— Скажи, что это худшее лекарство. Скажи, что не скучаешь по тому, как я перебирала твои волосы. Давай я тебе напомню.

— Нет.

— Давай.

— Нет.

— Скажи, — продолжала она, плавно перебираясь, будто перетекая, на его сиденье и понижая голос до шепота, — что твой язык не скучает по моей киске. Скажи, что мир сохраняет для тебя какой-то смысл без этого, без твоих губ на моей киске, доводящих меня до оргазма.

Ее слова пронзили словно током, вызывая непрошеную эрекцию. Он отодвинулся к окну, подальше от Джейн.

— Скажи, что кто-то один обязательно должен страдать, не позволяя другому помочь. Скажи, что отпустил бы меня скитаться в одиночестве, голодную, немытую, забывшую данные друг другу обещания. Я знаю, тебе кажется, ты делаешь это ради меня. Ты возомнил, что освобождаешь меня, позволяя жить собственной жизнью. Но это не жизнь. Моя жизнь — это ты.

Сколько же в человеке непроизвольного! Слюна во рту, эрекция, теперь вот жжение в глазах. Мир обложил его со всех сторон, и единственное, над чем Тим еще был властен, — самоотверженно отводить взгляд.

— Скажи, что не скучаешь по мне, — повторила Джейн. — Скажи честно и открыто, что здесь тебе лучше, что ты нашел идеальный способ ужиться с этим, что другого решения нет и не предвидится, что для меня в нем места не предусмотрено. Скажи мне все это, Тим, и я уйду.

Он сидел не шелохнувшись, словно насупившийся мальчишка, которому просто не хватает мозгов признать ошибку и поменять подход.

Обхватив Тима обеими руками, она притянула его к себе, чуть-чуть приподнимаясь на жестком сиденье, чтобы уткнуться подбородком ему в плечо, борясь со слезами в голосе, хотя Тим по-прежнему от нее отворачивался.

— Я приехала сюда издалека. Я не предполагала, что придется ехать так долго, я сгорала от нетерпения, но держалась, потому что обещала твоей дочери отыскать тебя и вернуть домой. И себе обещала тоже — привезти тебя, что бы ты ни говорил и как бы ни упирался. И если я уеду без тебя, у меня разорвется сердце. Но если ты скажешь, что я тебе не нужна, что ты по-прежнему должен двигаться дальше один, тогда я оставлю тебя в покое.

Он сидел молча, не шевелясь. Ее подбородок упирался ему в плечо. Он чувствовал ее горячие слезы.

Она предугадала по движению его тела, каким будет ответ.

— Ты мне не нужна.

Она немного посидела рядом, не в силах подняться сразу. Потом разжала руки, но из-за стола не встала. Элла и дальнобойщики оглянулись. Со стороны могло показаться, что в закутке происходит обычная семейная ссора. Джейн вытянула салфетку из-под пластиковых приборов и промокнула глаза. Потом склонилась к Тиму, обвила его руками, прижалась, поцеловала в щеку, в висок, встала и вышла из закусочной.

Он ощущал тепло ее рук, но сидел, словно оцепенев. Теперь он никак не сможет вернуться в неведение. Второй победил. Остаток дня коту под хвост, только прозябать в ожидании очередного похода, а когда поход закончится, мучительных поисков крыши над головой. Мрачные прогнозы прервал неожиданный стук в окно. Сперва он ее не узнал. Она стояла в простом красном сарафане и кожаных балетках. Однотонный, без рисунка, сарафан ниспадал свободно, болтаясь на постройневшей фигуре. Длинные подстриженные каскадом волосы вернулись к естественному каштановому оттенку, как в далеком детстве. Она очень сильно изменилась, но он сумел ее узнать. Она стояла совсем близко, только руку протяни. Она помахала ему. Он посмотрел на нее, на свою дочь, машущую ему из-за стекла, и — не думая о том, испугается ли она его уродливой клешни, помахал в ответ.