Раймон Кено - День святого Жди-не-Жди

И тут моему взгляду разом представились все внечеловечные существа, которые живут в водах, пещерные рыбы, глубинные голотурии, амебы; я узрел их всех, слепых, немых и глухих, и понял, что категории, позволяющие к ним приблизиться, — вовсе не те, что ограничивают человека, а те, что измеряют эмбрион, что их жизнь есть жизнь утробная, и существуют две жизни: жизнь человека и жизнь зародыша, и существуют две системы категорий, и что Жизнь — не только Различие, Движение, Свет и Обновление, но еще и Молчание, Мракость, Неподвижность и Единичность, не только Беспокойство, но и Отдых, не только Страх, но и Покой: И я увидел, что одна из этих систем относится к будущему и называется Славой, а другое — к прошлому и называется Счастьем. И я понял, что только что, пока я несся на велосипеде, преследуемый угрозами (вероятно, пустыми) всего Города, встревоженного моим присутствием, меня озарило вторым головокружением.

На этот раз дело серьезное. Мой отец, которого я люблю и уважаю, тот, кто является для меня примером, в тени которого я вырос, тот, кто меня защищал, направлял, учил, тот, к кому все меня обращает, как к единственному существу, который был властелином моего детства, законным повелителем и наставником, который всегда выказывал по отношению ко мне свою любовь, привязанность и дружбу, тот, кто вывел меня из детских пеленок, дабы подвести к половой зрелости, наконец, тот, благодаря кому я был принят в науку и, следовательно, смог завоевать Почетную Стипендию для Изучения Чужеземного Языка, тот, кто, таким образом и в некотором смысле, оказывается косвенным соавтором моих открытий и ответственным за мои головокружения, мой отец от меня отрекается. Он больше не желает меня видеть. Я — больше не его сын. Моя фамилия больше не Набонид. Мое недомыслие, безумие, пресловутое головокружение, я могу их оставить себе вместе с расстройствами и извращениями, я больше не люблю ни Его, ни Маму, ни Поля, ни Жана, ни бабушку Паулину, ни всю нашу семью. Я — семейный стыд и вырождение. Мой отец, будучи образцом чести, немедленно вернул стипендиальную сумму Родимому Городу. Я показал себя недостойным отличия, которым он меня отметил, но, как свинцовое грузило, еще способен утянуть в болотистый овраг позора маму, братьев и всю семью. Вот что написал мой папа.

Я возвращаюсь через три дня. В сегодняшнем письме Поль, не вдаваясь в подробности, заявил, что при встрече откроет мне удивительную тайну. Естессно, я вызываю беспокойство, но, пишет он, «к счастью, подготовка к Празднику занимает все умы. Об истории с тобой никто не говорит, не считая Спиракуля; но его никто не слушает, кроме Квостогана». Вот так, мой Родимый Город волнуется вдали от меня, Родимый Город, дорогой Родимый Город. Вскоре я вновь займу свою комнату в доме отца, в этой старой обители, которая воздает честь Площади-с-Музыкой балконом из кованого железа. Мои сограждане смогут меня осудить, и я им объясню, что такое жизнь, и каким совершенно внечеловечным образом трансцендентируется существование в скалистых щербинах, и что жизнь это еще и сон, равно как и беспорядочное движение маленьких тропических рыб или беспрерывная активность обычного муравья. Я проясню им феномен, и тогда они пересмотрят опрометчивые осуждения, которые смогут сформулировать, да, они все пересмотрят, мои сограждане, знатные лица в том числе, и сам Спиракуль, и даже мой отец. Ибо отец так сурово осудил меня только потому, что доверился неточным донесениям, поступившим невесть откуда. Но когда, я окажусь там, ему придется склониться перед моей сокровенной истиной. Они все вынуждены будут склониться перед моей сокровенной истиной, так как я принесу им истину, и мало того, что свою, да еще и сокровенную, ту, которую я видел своими глазами, видел сам и видел только я. В свой Родимый Город я вернусь опозоренным и обесчещенным, посрамленным и запятнанным. Первые контакты будут унизительны, да, знаю, что поначалу мне придется сносить оскорбительные взгляды всего Города. Они примут меня за постыдника, за того, кто должен стыдиться. Однако я донесу в голове или еще где многие тайны жизни. Да, эта голова, неспособная ответить на доверие Города, эта голова, которая не сумела забиться пустыми вокабулами чужеземного языка, эта голова содержит в себе решение тьмы трепетных тайн. Так вот я ее не склоню, как кое-кто там уже наверняка предполагает. Тот, кто к ним вернется, будет уже не похож на того, кто от них уезжал, ибо отныне он отмечен головокружительностью.