Артур Миллер - Бульдог (рассказ)

Его мать отпрянула, когда он развязал тесемку и из ящика вывалился, скуля и повизгивая, щенок.

— Ой, что это с ним? — закричала она, поднимая руки и словно желая от кого-то защититься.

Сейчас страх перед щенком у него уже пропал, он взял его на руки и позволял лизать лицо, видя, что это ее немного успокаивает.

— Он голоден? — спросила мать. Она стояла, готовая ко всему и слегка приоткрыв рот, когда он поставил щенка снова на пол. — Может быть, и голоден, — сказал он, — только кормить его надо легкой пищей, хотя зубки у него остренькие, как иголочки.

Мать положила на пол кусочек сливочного сыра, но щенок только обнюхал его, а затем сделал лужу.

— Ну надо же! — закричала она и схватила кусок газеты, чтобы подтереть.

Когда она нагнулась, он подумал о жарком месте, которое было у женщины, покраснел и отвернулся. Вдруг он вспомнил, как ее зовут — Люсиль, — она сказала ему об этом, когда они лежали на полу. Когда он вошел в нее, она открыла глаза и сказала: «Меня зовут Люсиль». Мать принесла миску вчерашней лапши и поставила на пол. Щенок поставил лапу на край миски, она перевернулась, и куриный суп, бывший на дне, вылился на линолеум. Щенок стал жадно подлизывать жидкость с пола.

— Ему нравится куриный суп! — закричала мать, необычайно довольная сама, и тут же решила, что и вареное яйцо ему придется по вкусу, и поставила кипятить воду.

Щенок почему-то понял, за кем ему нужно ходить, и сразу увязался за матерью, которая сновала между плитой и холодильником.

— Смотрите, ходит за мной как привязанный! — воскликнула она и весело рассмеялась.

На следующий день, по дороге из школы, он зашел в скобяную лавку и купил щенку ошейник за семьдесят пять центов и получил в придачу от хозяина лавки мистера Швекерта кусок бельевой веревки для поводка. Каждый вечер, отходя ко сну, он выдвигал потайной ящичек воображения и доставал оттуда свое сокровище — Люсиль — и думал о том, как набраться духу и позвонить ей и даже, быть может, снова встретиться и быть с ней. Щенок, которого он назвал Пиратом, рос как на дрожжах, однако не желал подавать никаких признаков того, что он бульдог. Отец считал, что место Пирату в подвале, однако щенок чувствовал себя там совсем забытым и заброшенным и все время скулил и тявкал.

— Он по матушке своей скучает, — говорила мать, и каждый вечер сын укладывал щенка в подвале на тряпках в старой корзине для грязного белья, давал ему вдоволь наскулиться, а затем брал наверх и устраивал на тряпье в кухне. Наступала тишина, и все облегченно вздыхали. Мать пыталась прогуливать щенка по их тихой улочке, но он вертелся как юла, опутывая поводком лодыжки, а она боялась нечаянно пнуть его и до изнеможения вертелась вместе с ним и повторяла все его вензеля. Очень часто, глядя на Пирата, он вспоминал Люсиль, и к нему снова подкатывал уже знакомый жар. Он сидел на ступеньках крыльца, гладил щенка и думал о ней, о ее бедрах и о том, что пряталось между ними. Он по-прежнему не мог ясно увидеть ее лица, а только длинные черные волосы и крепкую, сильную шею.

Как-то мать испекла шоколадный торт и оставила его остудить на кухонном столе. Торт получился пышным и — она была в этом уверена — очень вкусным. В те поры он много рисовал — ложки, вилки, пачки сигарет, а однажды даже материнскую китайскую вазу с драконом — в общем, все, что казалось ему интересным. И вот он поставил торт на стул рядом с кухонным столом и стал его срисовывать, а потом почему-то бросил, встал и вышел в садик, где стал возиться с тюльпанами. Он посадил их осенью, а сейчас появились всходы. Затем он стал искать почти новый бейсбольный мяч, засунутый куда-то прошлым летом… Он был уверен — хотя руку на отсечение не дал бы, — что лежит, голубчик, в подвале, в картонном ящике со старьем. До дна ящика он так и не добрался — все время отвлекали новые находки — он и думать забыл, что они могут быть здесь. Спускаясь в подвал с наружного входа под задним крыльцом, он заметил, что грушевое деревце, посаженное им два года назад, кажется, начало цвести — на одной из тоненьких веточек появился цветок. Он страшно обрадовался и почувствовал гордость победителя. За деревце он заплатил тридцать пять центов и еще тридцать — за яблоньку, которую посадил на таком расстоянии от груши, чтобы в один прекрасный день повесить между ними гамак. Сейчас, конечно, они еще слишком маленькие, но, может быть, через год будут как раз. Ему нравилось смотреть на эта деревца — ведь это он их посадил, — и он чувствовал, что они каким-то образом чувствуют его взгляд, и даже был уверен, что они тоже смотрят на него.