Александр Окунь - Камов и Каминка

За всю свою уже долгую преподавательскую карьеру художник Каминка в разу не то что пропустил, не опоздал на урок. В общении со студентами не допускал небрежности, фальши, равнодушия — обычных грехов траченного долгой службой педагога. Что касаемо его творческой (он ненавидел это слово) деятельности, то, надо признать, ему приходилось делать посредственные, даже плохие работы, но врать в них — он не врал. Ни честолюбие (а он, как и большинство его коллег, им обладал), ни жажда успеха не могли заставить его работать на рынок, подчиниться диктату моды, идти на компромисс. В общем, любая комиссия пришла бы к выводу, что эта опора находилась до недавнего времени во вполне удовлетворительном состоянии, однако в последние дни в ней появились угрожающие трещины. Другой опорой была его вера в дружбу. И здесь мы вынуждены заметить, что хотя дружба, конечно же, прекрасная и важная институция, только вряд ли она может быть опорой человеческого существования. Хотя бы потому, что не должен человек быть зависимым, не должен отдавать свою судьбу в руки других людей. Увы, для художника Каминки дружба являла собой ценность безусловную и абсолютную. Возможно, этому способствовал несомненный романтизм его натуры, в детстве навсегда уверовавшей в прекрасный клич «Один за всех и все за одного!». Веским доводом для подобного предположения может послужить тот факт, что, несмотря на то что детские годы его давно скрылись за горизонтом, каждые несколько лет он все с тем же трепетом открывал потускневшее, красное с золотом, зачитанное издание «Библиотеки приключений» и с прежним восторгом переносился в идеальный мир изящных манер, благородных помыслов и отважных поступков. Возможно, способствовала тому и российская действительность, в которой противостояние подлой власти требовало от людей надежности, верности и веры друг в друга, готовности, если надо, принести себя в жертву ради тех, кого ты назвал высоким словом «друг». И хотя с тех пор судьба разбросала их по свету, он знал, что его жизнь принадлежит им, друзьям его юности. И среди них — человеку, молча шедшему сейчас рядом с ним по погруженному в горячее свечение наступившего вечера городу, человеку, который во всех отношениях являл собой идеал человека, идеал художника.

И вот теперь эта опора, опора, в которой он никогда не сомневался, рухнула, сделав его жизнь бессмысленной, смешной и нелепой. Его ближайший, любимый друг видел не его, а его отражение в кривом, недобром зеркале. Кто это говорил: «Счастье — это когда тебя понимают»? Его не только не понимали, его понимали совершенно превратно! Его откровенность, его любовь были поруганы, оплеваны. Все, что он делал, все, что говорил, все это было истолковано образом противоположным, злоумышленным и злокозненным. Обвинить его в самовлюбленности! Его, человека, который себя не только не любил — чего не было, того не было, — напротив! Он стыдился себя, презирал, знал лишь сомнения, боль, неуверенность. Денно и нощно грыз он себя за трусость, за бесхребетность, за отсутствие самостоятельности, за поверхностный ум, за свою несостоятельность в роли отца, мужа, любовника, сына… И если ближайший друг видел перед собой не его, а человека, к нему никакого отношения не имеющего, что же спрашивать с других? Но может, дело обстоит вовсе не так и его друг прав? И это он всю свою жизнь обманывал себя самого? Что если он и в самом деле самовлюбленный болван? Самовлюбленный болван… Художник Каминка окончательно запутался в своих мыслях, тем паче что ни удержать их, ни хоть как-то проанализировать он был просто не в состоянии, ибо мысли эти были погружены в мутное, липкое болото обиды, отчаяния и растерянности. Они молча двигались куда глаза глядят, рядом, но не вместе, погруженный в свою боль и обиду художник Каминка и обдумывающий происшедшее за последние сутки художник Камов. Похоже, что зря они, эти узурпаторы, эти подлые предатели, торжествуют победу, война все-таки идет, и никто не знает, чем она закончится. Надо бороться, как бы и что бы ни происходило, надо бороться…

Набережная была заполнена народом. Поток машин несся в сторону Яффо. Красный диск солнца уже почти касался горизонта, и от него по гладкому морю к набережной бежала поблескивающая легкой рябью дорожка. Они пересекли приморскую дорогу и, загребая ногами песок, подошли к краю воды. Порыв налетевшего с моря бриза приподнял свисающую с головы художника Камова седую прядь, и она взвилась кверху, словно оживший на флагштоке вымпел. Отерев заливающий глаза пот, он распаковал лыжи. Художник Каминка безучастно наблюдал за тем, как, тяжело дыша, художник Камов согнулся, затянул крепления, затем с трудом выпрямился, натянул на голову ушанку.