Александр Окунь - Камов и Каминка

Аттестат он зарабатывал в вечерней школе рабочей молодежи. Работа в котельной физически была тяжелой, но оставляла время на чтение, и смены были через два дня на третий. В живописи, которой были посвящены эти два свободных от махания лопатой дня, он проходил довольно обычный для талантливого юнца путь: перебирал (порой в самых странных комбинациях, к примеру сочетая кубизм с сюрреализмом) колоду новых для него течений, но, к чести его, следует отметить, — шулерства себе не позволял. Вечера он проводил в Публичке. Это было странное для жесткой советской системы время студенческих кафе, клубов, самодеятельных джазовых ансамблей. Время, когда Лито, словно краснушная сыпь, высыпавшие практически во всех высших учебных заведениях, давали негласную, весьма относительную и все же легитимацию поэзии как таковой, когда была переведена сперва «История импрессионизма», а затем «История постимпрессионизма» Ревалда, когда в студии ДК им. Капранова Сидлину было позволено не только преподавать, но и устраивать выставки своих учеников. В это время Саша Арефьев, легендарный Арех, сплотил вокруг себя людей, которым в большей степени, чем кому бы то ни было иному, было суждено не просто отразить свое время, но и точно сформулировать суть своего времени. У этого времени был свой звук — тройка простеньких гитарных аккордов, звук самого демократичного (за то и поносимого властями) инструмента, дающего возможность решительно каждому (ни музыкальных талантов, ни даже слуха не требовалось) человеку приобщиться к глотку свободы, самым общедоступным выражением которой стала самодеятельная песня, которая не переставала звучать в вагонах электричек, на домашних вечеринках, у приобретших характер массовой эпидемии походных костров. У этого времени был и свой запах. Это был запах табачного дыма, который окутывал курилки библиотек, где в бесконечных разговорах и нескончаемых спорах завязывались знакомства, дружбы, романы. В Питере, в Москве и некоторых других крупных городах начинала быстро прорастать другая, параллельная официальной, культура.

Эти годы ознаменовались в жизни художника Камова двумя важнейшими событиями в становлении мужчины: он нашел учителя и потерял девственность. По традиции считается, что, как и в животном мире, функцию учителя исполняет отец. Не исключено, что во времена, когда между ребенком и отцом сохранялась достаточная формальная дистанция, такое распределение ролей представлялось возможным, однако по нынешним временам в результате социальных изменений и стараниями политкорректной педагогики необходимая для выстраивания вертикали Учитель — Ученик дистанция между взрослыми членами семьи и подрастающим поколением исчезла. Это приводит юношу к необходимости заниматься поисками учителя самостоятельно. Учителем может стать любая достаточно авторитетная в глазах подростка фигура: руководитель дворовой банды, немногим старше его самого, литературный герой, гуру вегетарианского вероисповедания, кто угодно. Но в любом случае финальным актом обучения, успешно выдержанным экзаменом должен стать бунт. Встретишь Будду, убей Будду. Залогом самостоятельного движения вперед, готовности принять на себя ответственность взрослого является сакральное жертвоприношение того, кому ты всем обязан.

Задачей Учителя является не множенье своих клонов, чем так часто грешат и великие мастера, такие, как, скажем, Филонов, но структурирование хаотично бурлящего в душе Ученика мира. Ученик — это раскаленный булат, из которого Учитель кует клинок. Найти Ученика — не меньшее счастье и не менее редкостное везение, чем найти Учителя. (Впрочем, в случае художника Камова следует напомнить, что отца он лишился в детстве и поиски Учителя были изначально обречены на поиски в открытом мире.)

Встреча произошла на Университетской набережной Васильевского острова, в соответствующих значительности события декорациях и при подходящей погоде: колючий, холодный ветер гнал низкие рваные тучи по затравленно приникшему к свинцовой воде городу. Художник Камов получил посвященную русскому авангарду книгу Камиллы Грей «Великий эксперимент» на одну ночь. Английского он не знал и, хотя содержание интересовало его безмерно, был вынужден довольствоваться репродукциями, впервые знакомившими его с важнейшей главой истории собственной страны. Впрочем, потрясение от увиденного было настолько велико, что в настоящий момент репродукций ему хватило за глаза. И вот сейчас, пряча лицо от свистящих ударов ветра, он спешил на филфак, упрашивать студента Веню Бестужева, с которым сошелся в курилке Публички, оставить ему книжку хотя бы еще на пару дней. Почувствовав толчок в грудь, он рефлекторно схватился за небольшого человечка, которого едва не сбил с ног.