Александр Окунь - Камов и Каминка

— Через пару дней я тебе позвоню, а сейчас ступай, здесь ты мне только мешать будешь.

Через пять дней художник Каминка с изумлением глядел на свою сияющую чистотой свежепобеленную квартиру.

— Надо бы, — смущенно озираясь, сказал он, — новоселье спраздновать.

— Так все готово, ты пирожки любишь? — Она ловко накрыла на стол: закуски, бульон с пирожками, жаркое, графинчик водки, бутылка красного вина.

Утром, еще тяжело дыша, с блаженной улыбкой прижимая ее голову к своей груди, он размягченно пробормотал:

— Господи, хорошо-то как… — и неожиданно для себя самого сказал: — Слушай, давай поженимся! — Кожей почувствовал, как она улыбнулась. —  Да, — с энтузиазмом воскликнул художник Каминка, — поженимся, ты ко мне переедешь…

И удивленно замолчал, услышав:

— Поженимся? Тебе это надо?

Он начал говорить что-то, горячо, торопливо, но она его прервала:

— Лишнее это тебе. Да ты не беспокойся. Я приходить буду. Раза два в неделю. Тебе больше не надо.

И художник Каминка пристыженно замолчал, ибо знал, что она говорит правду. Поколебавшись, он, чтобы сделать ей приятное и проявить свою заинтересованность, сказал:

— Может, три?

— Может, три, — улыбнулась она.

Первые месяцы совместной жизни отнюдь не помогли художнику Каминке толком разобраться в характере и свойствах этой женщины. Более того, с течением времени они становились для него все более и более загадочными. Каким образом сочетались в ней легкость и серьезность, почти звериный эгоизм, трезвое, даже циничное отношение к людям, холодный расчет с сердечной открытостью, душевным теплом и даже жертвенностью.

Попытка анализа столь нестандартной натуры представляет собой несомненный соблазн для автора, и он (вот уже в который раз!) видит, как своенравный текст пытается свернуть с предназначенной ему дороги. И в связи с этой очередной попыткой возникает у автора вопрос: а почему, собственно, нельзя вот так взять плюнуть на все законы и правила и свернуть, уйти на манящую, неведомо куда ведущую тропу, поддаться соблазну и — будь что будет… Разве самая жизнь спокойно катится по ровной дорожке? Разве нет в ней неожиданных поворотов, развилок, обрывов? И если так, то почему текст должен от нее отличаться? С чего надлежит ему быть последовательным и логичным, когда сама жизнь этими качествами не обладает? Разве жизнь — это не произвольный набор всяческих случайностей и неожиданностей? Разве можно ее прогнозировать, строить, когда вся она не более чем утлый, без руля и ветрил хлипкий плотик, отданный на произвол ветров и волн, несущийся по бурному океану, пока не рассыплется и не потонет?

Да, грустно ответим мы, жизнь есть результат взаимодействия самых разнообразных случайностей, над которыми человек не властен, но реагирует он на них в соответствии со своим характером, тем самым организуя хаос и привнося в него известную логику. И если на протяжении своей жизни человек, на первый взгляд, часто ведет себя непоследовательно, то смерть, подводя жизни итог, отливая ее в законченную, не подвергающуюся более никаким изменениям структуру, позволяет нам обнаружить в ней устрашающую закономерность.

Наш текст, надо надеяться, будет однажды закончен и, дай-то бог, возможно, попадет в руки читателю. И то, что в тексте этом есть последняя точка на последней странице, обязывает автора позаботиться о том, чтобы внимательный читатель увидел в прочитанном тексте не хаотичный набор слов, характеров, ситуаций и положений, но конструкцию, где обнаружит свою, только этому тексту присущую логику.

И по этой самой причине, оставив Нину, мы вернемся к одному из наших героев, а именно к художнику Каминке, и расскажем о том, как снизошло на него понимание того, чем эта женщина отличалась от всех других известных ему людей.

Это произошло в палаццо Массимо, одном из его любимейших римских музеев. Художник Каминка сидел на скамейке в центре зала, где по стенам стелились фрески триклиния виллы Ливии Друзиллы. Когда-то среди этих фресок пировали друзья и клиенты супруги великого цезаря — дружбы и расположения этой властной жестокой женщины искали многие, — да и сам Август часто сюда заглядывал.

Порой он думал о тех, кто здесь прогуливался, как и он, смотревших на летающих среди листьев птиц, на упавшие на землю гранаты и айву, яблоки, апельсины, на цветы…