Меир Шалев - Вышли из леса две медведицы

Большинство мужчин не водят своих сыновей на обучение в публичный дом, и его вопрос мог бы показаться странным, но хозяйка заведения мигом поняла его и кивнула: конечно, она умеет. Она обратит внимание, и прислушается, и присмотрится, и если что — немедленно просигналит ему громким свистом.

— Меня услышат отсюда до Дамаска и отсюда до Яффы, — заверила она его. — И не только ты, но и все отцы, которых беспокоят их сыновья, услышат тоже, от реки египетской и до реки Евфрат. Остается только маленький вопросик. Тут у нас принято платить вперед.

Отец уплатил и позвал сына. Зеев вошел, слегка смущенный. Хозяйка смерила его тем взглядом, которым мужчины оценивают женщину, и потянула за синюю кисть. Со второго этажа тотчас донесся отдаленный радостный звон колокольчика, и хозяйка велела Зееву подняться по ступенькам, а когда он увидит там четыре двери — желтую, синюю, красную и зеленую, постучать в синюю и подождать, пока она откроется.

Зеев бросил быстрый взгляд на отца, который движением подбородка и бровей приказал ему подняться. Он пошел по ступенькам. Хозяйка заведения прислушалась, посчитала про себя до четырех — те четыре секунды, которые парни такого типа обычно стоят перед синей дверью, прежде чем постучать, и тогда услышала его стук, скрип открывающейся двери и его шаги — уверенные шаги, отметила она про себя.

Проститутка за синей дверью — не особенно старая и не особенно молодая, не особенно уродливая и не особенно красивая, не толстая и не худая — встретила Зеева, протянув к нему обе руки, и тут же отступила назад, к кровати. Она уселась на большую круглую подушку, прижатую к стене, и потянула пояс своего халата. Зеев испугался, что сейчас она откроется перед ним вся целиком, во всей своей наготе, которая сразу ослепит его воображение. К счастью, она не была голой, на ней была рубашка из тонкой ткани, и, когда она отклонилась назад, ткань слегка вздулась и приподнялась, по ней прошли волны, и его плоть напряглась.

— Это все твое, — сказала она и дала ему знак раздеться за ширмой. А сама встала, затянула тяжелые шторы и слегка затемнила комнату, потому что знала, что он может устыдиться своей пробудившейся наготы. Он вернулся из-за ширмы и сел рядом с ней, а она погладила его по голове и слегка обняла, а минуту спустя развела его руки, прикрывавшие причинное место, внимательно присмотрелась и сказала:

— Говорили, что это цыпленок, который пришел по первому разу, а прислали боевого жеребца.

Спустя полчаса, выйдя от нее и спустившись по лестнице в кафе, Зеев увидел, что отец проверяет его походку и выражение лица, пытаясь угадать, чем закончилось дело. Он сел в коляску, они вернулись к богатому арабу, в саду которого оставили своих лошадей, и всю дорогу не сказали друг другу ни слова. Только поднявшись из Тверии на гору и увидев оттуда долину, расстилавшуюся внизу, отец спросил его:

— Ну, что скажешь, Зеев?

И Зеев улыбнулся и солгал:

— Сейчас все в порядке.

Прошел еще день, и отец повторил свой вопрос, и Зеев опять солгал, а на третий день они с Рут поднялись, и отправились в свой дом в новом поселке, и всю дорогу не сказали друг другу ни единого слова, кроме самых необходимых. Они вошли в дом, и Рут тотчас начала обустраивать свои новые владения, а Зеев ушел в поле. Ночью они вошли в свою новую спальню и обнаружили, что перемена места не означает перемены судьбы.

Как мужчина узнаёт, что его жена была с другим? Иногда она сама рассказывает ему об этом, иногда кто-то другой, иногда она смотрит на него с каким-то ранее небывалым пренебрежением, а иногда со страхом, которого раньше не было. Иногда она отстраняется от него, а иногда, наоборот, добивается его близости, прибегая к таким ухищрениям и уловкам, которых стеснялась или избегала раньше.

Если этот мужчина наделен умом и чуткостью, он понимает, что все эти приметы еще ни о чем не говорят — ни о верности, ни о измене, ни о равнодушии, ни о страсти, ни об обычном отсутствии терпения, ни о новообретенной терпеливости, ни о том, что все круто переменилось, ни о том, что все осталось по-прежнему. А если он не одарен умом и чуткостью, он все равно поймет то же самое. Потому что все это приметы ускользающие. И вот на миг поднимают глаза или на миг опускают, то проникают взглядом в самую душу, то понапрасну стучатся в металлические шторки век, а правда все никак не выходит наружу. Правда оседает внутри, и червь подозрения разъедает душу и роет в ней свои тайные ходы.