Меир Шалев - Вышли из леса две медведицы

— Мне знакомо это прикосновение. Хорошо, когда женщина похожа на своего мужчину. — И засмеялась: — Берегись, Рута, как бы на этой свадьбе ты не оказалась тем парнем, которого я уведу к себе домой.

И я тоже засмеялась:

— Я не уверена, что откажусь, — и вдруг почувствовала себя такой же взрослой и опытной, как она, — наконец-то не тот мальчик на посылках, каким я была, а та женщина, которая в этом мальчике ждала-ждала и вот теперь наконец-то вышла из куколки. Запишите себе, что у многих людей, — не у всех, но у многих — есть кто-то такой внутри, но не всем выпадает удача выйти и расправить крылья.

И тут я увидела Далию, которая уставилась на нас. Я уверена, что она ничего не слышала, но ей явно было не по душе то, что она видела. Она уже тогда весила на двадцать килограммов больше, чем ее мать, и по-прежнему не переставала ее обвинять. В жизни не видела женщину, которая так завидовала бы своей матери, — тому, как она следит за собой, тому, как она уверена в себе, тому, как она не считается ни с чем и ни с кем, кроме самой себя. Как-то раз она даже сказала:

— Что, она не могла передать и мне несколько своих генов, эта стерва, которая называется моей матерью?

— Она-то как раз предлагала их тебе, — сказал Довик. — Это ты не захотела их взять. Испугалась.

— Она действительно хорошо выглядит, эта моя мамаша, — гнула свое Далия. — Но что ее сохраняет? Ее эгоизм и черствость, вот что. — Она сделала еще один маленький осторожный глоток лимончелло и добавила: — Она просто заспиртована в абсенте.

Красивое выражение: «заспиртована в абсенте». Привалила человеку удача. Я даже разозлилась, что это Далия изобрела его, а не я. Ну ладно, Эйтан изобрел «сороковее», а Офер придумал «по твоему скромному мнению». Но Далия?! Откуда она вообще знает слово «абсент»? Ну, не важно. Несколько лет назад Эллис умерла, и мы, Далия, Довик и я, поехали на ее похороны. Я не так уж люблю похороны, как вы сами понимаете, но я хотела посмотреть, будут ли там другие «И th’ н», которых она увела с других свадеб. Может, возьму себе одного из них по наследству. Но их не было, а моего (и ее) «И th’ н» не было тоже. Он не приехал и не проявил никакого интереса накануне, когда я сообщила ему о ее смерти.

Помню каждую деталь: я тогда спустилась в питомник и стала перед ним на дорожке. Он остановился, обнимая пятидесятикилограммовый мешок с гравием, как обнимают толстого и усталого ребенка.

Я сказала ему:

— Ты помнишь Эллис, мать Далии?

Он не ответил. Обнимал свой мешок и молчал.

— Она умерла.

Он не ответил. Сдвинулся вбок, обошел меня и понес свой мешок дальше.

Я пошла за ним:

— Эллис! Та, которая забрала тебя в свой дом в день свадьбы Довика и Далии.

Он молчал. Сколько сил собралось в этих руках, обнимающих и несущих такую тяжесть с такой легкостью!

— Так она умерла, ты слышишь?

Он не ответил.

Я сказала:

— Иth’н, мы едем на ее похороны. Может быть, ты помоешься, переоденешься и поедешь с нами? Я думаю, она это заслужила.

Он положил мешок возле тех, которые уже перенес, и повернулся, чтобы пойти за следующим. Я смотрела на него и не видела даже намека на какую-нибудь судорогу в его лице. Оно оставалось точно таким же, каким стало со времени нашей беды. Не злым, не встревоженным, не радостным, конечно, но и не грустным. Никакой перемены вообще. Физиономия занавески. Не темной занавески, но и не прозрачной тоже. Вот и все. Он остался отбывать свое наказание, свои каторжные работы, а я представляла его на ее похоронах. Ей причиталось. Она действительно сделала ему только хорошее и научила его тем вещам, которые потом сделали хорошее мне: варить мне, подавать мне, занимать меня, смешить меня, касаться меня — где, и когда, и как. Найдутся такие, которые скажут вам, что каждая женщина в этом плане особенная в своем роде: одной нужно в одном месте, а другой — в другом, одной подай трепетанье бабочкиных крылышек, а другой — энергичный натиск, одна — «не прекращай», а другая каждые полминуты — «не двигайся», и каждая со своим «теперь здесь» и «теперь там». Но в общем все мы довольно похожи. Скажу вам так, Варда, — ни одна еще не кончила от того, что кто-то ей погладил колено.

Я не ошибаюсь? Вы улыбаетесь? Вы даже смеетесь? Прекрасно. Теперь у меня будет письменное доказательство, что я еще могу кого-то рассмешить. Самой смеяться мне как раз удается, но только если меня удивляют. Я на миг забываю, что печальна, а потом, через секунду, мне становится больно. Как в анекдоте о том человеке в лесу, когда все вокруг него лежат мертвые, а он выжил, вот только нож торчит в животе. Ладно, оставим это, а то я еще, чего доброго, начну плакать от слишком сильного смеха.