Ион Агырбичану - «Архангелы»

Люди звали его «домнул Пауль», одни благословляли, другие проклинали. Однако все понимали, что нельзя больше сидеть на месте, нужно пытать счастья в других краях, потому что в Вэлень жизнь день ото дня становилась тяжелее.

Большинство рудокопов, не желавших наниматься к Паулю Марино, отправлялись в Петрошень. Из значительных приисков в Вэлень действовали только «Влэдяса» и «Шпора», да еще двадцать-двадцать пять совсем маленьких. Но и на этих двух руда шла бедная, так что хозяева едва возмещали затраты.

Когда скрылись подводы, увозившие работников из Вэлень, люди, оставшиеся на дороге, разбрелись кто домой, кто в трактир к Спиридону. Улицы вновь опустели.

Доносился перестук камнедробилок. По дороге изредка проезжала телега, груженная камнем, или семенила женщина, направлявшаяся в лавочку. Женщины по-прежнему были одеты чисто, как и в лучшие времена, носили, как прежде, ботинки, только лица их побледнели и в усталых глазах читалась какая-то безнадежность. Они заходили в лавочку, быстро что-нибудь покупали, а когда выходили, то нельзя было понять, есть в сумке что-нибудь или нет-так ничтожны были покупки.

Чаще всего торговались с лавочниками жены рудокопов, отправившихся на заработки в чужие края. Многие из забойщиков, уехавших из Вэлень, довольно регулярно посылали деньги домой, но были и такие, кто проматывал получку по кабакам, а женам и детям приходилось жить в долг.

Время от времени в трактир к Спиридону заглядывали и женщины, которые, уходя, что-то тщательно прятали под фартуками. В Вэлень образовалось четыре «общества товарок», которые собирались то у одной, то у другой, приносили выпивку и веселились. Но пили они не вино, а ракию. Спиридон давно уже почти не торговал вином и пивом, а все больше ракией.

Когда подводы, увозившие из Вэлень рудокопов, поравнялись с домом бывшего примаря Василе Корняна, из балагана, построенного рядом с толчеей, послышался тяжелый стон, как будто там умирал человек. Работник, пяливший через забор глаза на дорогу, бросился к балагану. Во дворе бывшего примаря медленно вращалось водяное колесо, поднимавшее три песта, дробивших камень. Это была руда с прииска «Влэдяса», где Корняну принадлежало две доли. Возле толчеи высились две небольшие кучки этой руды, предварительно раздробленной кувалдой. Остальной двор был пуст, даже куры на нем не копошились.

Балаган, куда бросился промывальщик, был бревенчатой избушкой в одну комнату, нештукатуренной и небеленой, почерневшей от времени. Два оконца величиной с ладошку глядели подслеповато в разные стороны. Посредине стоял шаткий стол, вдоль одной стены тянулась лавка, напротив — вытесанный топором грубый лежак. Была еще железная печурка, которая, когда открывалась дверца, поглядывала на мир воспаленным глазом. В полутьме эта печка представлялась маленьким черным чудовищем, затаившимся в углу. На полу, заляпанном грязью, валялись тряпки. Казалось, в балагане никогда не подметали — столько здесь накопилось мусора, и никогда не проветривали — таким кислым и застоявшимся был воздух. И действительно, дверь в балаган за последние годы редко открывалась. А во времена славы «Архангелов» в балагане было и чище, и свежее, чем сейчас. Тогда балаган служил местом отдыха для рабочих, смотревших за толчеями Корняна. Сюда заходили по одному, по двое, чтобы поспать часок-другой. Частенько в этом балагане и выпивали, случались в ночное время там и другие встречи.

Работник распахнул дверь, и с кровати снова послышался глухой стон.

— Поверни меня, Висалон, поверни. Жжет, мочи моей нет! — стонал человек, скорчившийся от боли. Лихорадочно блестевшие глаза умоляюще смотрели на вошедшего. На лбу выступили крупные капли пота. На провалившихся щеках торчала серая многодневная щетина. Больной тяжело дышал и при каждом коротком, свистящем вздохе стонал: «Ой-ёй-ёй! Жжет меня, жжет! Жжет меня!»

Висалон склонился над больным, тот схватился за его шею, и работник, напрягшись, повернул больного на левый бок.

— Так получше… Не бросай меня… Ой-ёй-ёй! — стонал бородатый скелет, умоляюще глядя на Висалона.

Висалон поправил одеяло. Больной полежал немного на боку, потом с помощью Висалона опять лег на спину.

От долгого лежания у него на спине появились пролежни, которые горели огнем и заставляли несчастного стонать и плакать. Иногда Висалон внимал этим отчаянным стонам, но случалось, что делал вид, будто их не слышит, и только зло поглядывал на дом бывшего примаря.