Брук Дэвис - Потерять и найти

– А меня Джереми.

– Джереми какой?

– Нет, Джереми Джейкобс.

– Хорошее имя.

– Спасибо. У тебя тоже ничего.

– Спасибо.

С другого конца вагона послышался голос:

– Прошу прощения, сэр.

Джереми вылупил глаза.

– Это Дерек. Главный проводник.

Дерек прошел мимо них. Милли разглядела только его ноги: блестящие черные туфли, быстрая ровная походка.

– Не дышите на окна, сэр, – сказал кому-то Дерек.

– Мама говорит, он раньше дорожным инспектором был, – прошептал Джереми и наклонился поближе к Милли. – Но его уволили. Оказалось, он что-то со счетчиками делал, чтобы в сто раз больше штрафов выписывать.

Милли решила поглядеть на Дерека и выползла из-под стола. Дерек стоял к ней спиной, но она его узнала: это он говорил по телефону. Рубашка заправлена в штаны, а на штанах – ни единой складочки…

Дерек принялся протирать столы, потом протер стулья, стены и все, что только можно, как будто соревновался сам с собой.

За одним из столов сидела чумазая малютка, мама которой стояла в очереди у кассы. Дерек быстро стер кашу у крохи с лица. Та удивленно замерла и вдруг – как разревется! Дерек пошел прочь и, проходя мимо ее мамы, бросил:

– Плакать в вагоне-ресторане запрещено.

– Дорожные инспекторы попадают в ад, – заметила Милли, забираясь обратно под стол.

– Что?

– Папа сказал.

– А-а.

Под стол заглянула тетенька, которая угостила Милли шоколадной коалой.

– Ты уже друга себе нашел, Джереми?

– Она мне не друг.

Тетенька присела рядом.

– Значит, подружку.

– Фу! Мам!

Она улыбнулась Милли, и Милли улыбнулась ей в ответ.

– Она хорошая, – сказала Джеремина мама.

– Ничего не хорошая.

– Он тоже не особо, – заявила Милли.

Мама Джерени засмеялась.

– Вы, я смотрю, два сапога пара.

– Мам, – Джереми перекрестил руки.

– У меня скоро перерыв, милый, – сообщила ему мама. – Приходите, пообедаем вместе.

Он искоса на нее посмотрел.

– А в «Уно» нам можно будет поиграть?

– Конечно, милый, – улыбнулась мама.

Тут к ней подошли блестящие черные туфли.

– Мелисса, – раздался голос. – К вашему сведению, платят вам не для того, чтоб вы на полу рассиживались.

– Да, Дерек, – отозвалась Джеремина мама.

Блестящие черные туфли удалились.

– Мам, он такой страшный, – заметил Джереми. – Он мне не нравится.

– Не суди его строго, мой милый. На самом деле он просто маленький мальчик.

– Не-а. Он большой.

– Я имею в виду в душе, милый. – Мама пощекотала сына по животу.

Милли коснулась собственного живота. Джеремина мама была очень-очень красивой и пахла, как настоящая мама, поэтому Милли сказала ей:

– Вы очень-очень красивая и пахнете, как настоящая мама.

Джеремина мама погладила Милли по ноге теплой рукой.

– Спасибо, моя хорошая.

Милли захотелось забраться к ней на руки и остаться там навсегда, но она, конечно, ничего такого не сделала, потому что эта тетенька была не ее мамой, а с чужими мамами так делать нельзя. Но просто обнимать же их можно, правда? Ведь если у кого-то мамы нет, а объятий осталась целая куча, куда-то же их надо девать, так?..

14:02. Агата вздрогнула и проснулась. Из громкоговорителя доносился голос:

– Дамы и господа, переведите, пожалуйста, свои часы на полтора часа вперед. Во время нашего путешествия мы будем жить по так называемому Вагонному времени. Мы сообщим вам о дальнейших изменениях.

Агата села в кровати.

– Вагонное время? – И перевела все свои часы вперед.

15:32. Агата вынула Жалобную книгу, ручку и начала писать: «Уважаемый…» – вагон тряхнуло, и рука дрогнула. Буква «й» растянулась на всю страницу.

– Ц-ц, – цыкнула Агата.

Она вырвала лист и скомкала его. «Уважаемый…» – начала она опять и замерла. Поглядела в окно. Поезд летел сквозь заросли кустарников.

В австралийских зарослях все вечно хрустит и шипит. Деревья здесь тянутся к небесам, точно молят о пощаде, а густо-красная почва застревает под ногтями, пачкает одежду и никогда не оставляет в покое.

Агата вдруг вспомнила о Роне: темно-рыжие, как медный провод, волосы, приглаженные на макушке, волнистая челка и ровный пробор сбоку. Когда они встретились, ей было пятнадцать, а ему восемнадцать.

То было время, полное сомнений и тайн. Жизнь казалась странной штукой: Агата редко слышала собственный голос, и ей все время чудилось, что за ней наблюдают. Она не любила, когда ей смотрели в глаза. Тело потихоньку вело ее по той дороге, по которой Агата идти не хотела – к зрелости. Никто так и не объяснил ей, что делать, когда она станет женщиной. Она все округлялась и надеялась, что никто не видит, что творится у нее под одеждой.