Марсель Эме - Ящик незнакомца. Наезжающей камерой

Выйдя из здания СБЭ на улицу, я почувствовал, что напряжение мое несколько спало, но только очутившись в метро, среди толпы, я смог по-настоящему направить мысли на сына Эрмелена. Раз нет Жанины, то нет и флоры, а значит, у незнакомца была не сестра, а двенадцатилетний брат. Я вспомнил угрозы, брошенные Эрмеленом в глаза незнакомцу: «Грязная свинья, с тобой будет то же, что и с твоей матерью, и с твоей сестрой флорой». На самом деле он, очевидно, сказал «…и с твоей матерью, и с братом». Проехав еще остановку, я уже прокручивал в голове, возможно, слишком самоуверенно, другую фразу: «Грязная свинья, с тобой будет то же, что и с твоим отцом, и с братом». Я вышел на станции Авр-Комартен. Нужно было повидаться с Татьяной. До дома моделей Орсини на улице Сент-Оноре оставалось не больше пяти минут ходу. Я не предусмотрел только, что когда дойду до места, то не решусь войти, а останусь стоять во дворе. Уже сама позолоченная решетка, обрамляющая входную дверь, служила предупреждением, а когда я увидел выходившую из дверей молодую южноамериканскую пару (она — плотная, смеющаяся, он — очень красивый, прекрасно одетый), я полностью осознал, сколь несуразным было мое присутствие в таком месте. Стоя перед позолоченной решеткой в своем дешевом костюме, я ощущал себя более мелким, чем когда-либо, на многие сотни километров удаленным от того образа жизни и мировоззрения, которые воплощает этот храм высокой моды. Мне стало неприятно при мысли, что Татьяна может стесняться моего появления у Орсини. Я уже решил уходить, но увидел, что через маленькую дверь выходят несколько женщин. Я подошел к самой молодой, похожей на девочку-подростка лет четырнадцати, которая, однако, судя по обручальному кольцу на руке, была замужней женщиной, и спросил, знает ли она Татьяну.

— Манекенщицу? Да. Вы хотите с ней поговорить? Она сейчас должна быть незанята. Я не против вам помочь, но нам запрещено подниматься наверх. Знаете что, я попрошу сообщить ей о вас одну из продавщиц. Как ей сказать?

— Скажите, что ее спрашивает Мартен. И простите за беспокойство.

— Не стоит. Я только посоветовала бы вам не стоять посреди двора. Станьте к стене, возле двери.

Мне захотелось было снова окликнуть ее, сказать, что передумал, — я чувствовал себя здесь все более нежелательным. В этом смысле то, что она посоветовала мне стать поближе к стене, ее быстрый оценивающий взгляд были очень показательны.

Татьяна, одетая в свое старенькое пальто, из-под которого выступала на сантиметр белая юбка, вышла почти тотчас. Лицо ее было напряжено, как в дни, когда у нее плохое настроение.

— Здравствуй. Ты хотел поговорить? Ты знаешь, что когда я здесь, я не могу делать то, что хочу.

— Что ж, так и быть, увидимся в другой раз.

— Говори, раз уж я вышла.

— Дело вот в чем: я случайно обнаружил, что у Эрмелена не дочь, а сын.

— Сын? И это все, что ты хотел мне сказать?

Она произнесла эти слова с раздражением и с иронией. От боли и от гнева у меня перехватило дыхание.

— Нет. Я пришел сказать, чтобы ты не ждала меня к ужину. До свидания.

— Нет, постой, ужинать ты придешь! Ясно? И довольно. Хватит твоих умничаний! Ты явишься к ужину! Закрой рот! Вы только посмотрите на него! Может, это какой-то красавец, богач, мужик, хорошо прикинутый? Нет, это жалкий тип, который носится со своим копеечным преступлением и которому повезло отхватить красивейшую женщину в Париже!

— Это правда, мне повезло, но не надо так сильно кричать.

— Я кричу, как хочу! Ах, мсье закрывается в свою раковину, потому что я позволила себе не броситься ему на шею. Мсье хотелось бы, чтоб я таяла от счастья с утра до вечера. Подонок! Покажи ты мне свою любовь! Покажи мне свою великую дикую страсть!

— Умоляю, замолчи! На нас смотрят люди.

— Ну и что? Никто не может запретить мне кричать от отвращения. Я это делаю для всех, кто может меня слышать, но прежде всего для тебя. Мужики — это обидчивые свиньи.

И все же Татьяна умолкла, когда в позолоченной решетке появился Рафаэло Орсини — маленький круглый человечек, за, которым следовал эскорт женщин: одна несла длинную шелковую шаль с бахромой и пыталась набросить ее ему на плечи, суетясь и восклицая при этом:

— Мсье Рафаэло! Какой ужас! Вы простудитесь!

— Мсье Рафаэло, мсье Рафаэло! — кричали другие.

— Да оставьте же меня, — протестовал он, — вы возмущаете меня. Татьяна, как вы можете устраивать такой страшный скандал во дворе самого большого кутюрье Парижа, подвергая нас риску потерять клиентов в обеих Америках?