Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

Вечером, поздно вернувшись из парка — ей не спалось, и она решила погулять до усталости — Ксения в полутемном коридоре увидела отца. Сопя от напряжения, он ломал Аришу, а та, покорная, слабая в его объятиях, лишь отворачивала лицо и прятала губы от его поцелуев. Ксения впервые увидела стыдное со стороны, увидела своего отца и кормилицу, уже пожилых людей, которые, как ей представлялось, и заниматься этим не должны, не имеют права, и это видение настолько потрясло ее, родило такое мерзкое, прямо-таки липкое ощущение, что она в ужасе попятилась, стараясь не производить ни малейшего шума, — и не из боязни спугнуть их, а чтобы не обнаружить себя, выскочила во двор, снова кинулась в парк и бродила там чуть не до рассвета. И потом весь следующий день старалась не смотреть в сторону отца, не говорила с ним до самого отъезда...

Частный пансионат, где служил доктор Вовси, закрылся, и он по просьбе деда перебрался к ним на дачу — просто перевез два кофра, где помещалось все его имущество и медикаменты, и стал одним из обитателей пустого дома, — одинокий старый человек, никого у него не было на этой земле, он мог пристать к любому другому берегу. Доктор был скуп на слова и любил долгие одинокие прогулки. В доме Белопольских одолела его стеснительность. Все ему казалось, что мешает он князю и Ксении, старался пореже попадаться им на глаза, ел мало, все извинялся, пришепетывал, преданно глядя в лицо, страдал, что остался без работы и поэтому стремглав кидался на каждую царапину, у кого бы она ни появлялась. Мнительность его стала всем обременительна, и Ксения упросила деда поговорить с ним и успокоить милейшего доктора.

Иногда приходил на дачу Белопольского профессор Шабеко, застигнутый врасплох событиями и тоже застрявший в Крыму. Приходил обычно утром, сильно сдавший, какой-то потрепанный, пыльный, голодный, хотя тщательно каждый раз скрывал это, и проводил у Белопольских весь день. Мужчины коротали время за преферансом и чаем с беседой (от обеда Виталий Николаевич неизменно отказывался, уходил прогуляться, придумывал себе какое-нибудь дело). О политике по уговору никогда не говорили. Вспоминали прошлое, разные случаи из жизни. Профессор, похудевший и уже не очень похожий на Чичикова, рассказывал исторические анекдоты. Всем было грустно. Очень редко удавалось уговорить Виталия Николаевича остаться переночевать. Обычно он возвращался к себе. С Ксенией был всегда ровен, приветлив, никогда ни слова о Святославе, будто его и не существовало. Второй его сын, старший, довольно известный в общественных кругах адвокат, сделавший свое имя популярным еще до войны участием в нескольких шумных процессах, уехал после февраля за границу, не то в Финляндию, не то в Германию, и не давал о себе вестей уже два года. Шабеко жил в Крыму один и, судя по всему, очень нуждался. Хотя отрицал это и категорически отвергал любую помощь, в чем бы она ни проявлялась. Гипертрофированную эту гордость, как думалось Ксении, можно было бы изобразить на геральдическом щите семейства Шабеко, если б такой существовал...

Революция поначалу стороной обходила дачу Белопольских, а позднее коснулась и их, но коснулась несколько странным образом: в один день, сговорившись, удрала вся прислуга — и не только местная, но и привезенная в свое время еще из Петербурга. Нанять других людей было не из кого и, главное, не на что. Старый князь, отправившись в банк в Симферополь, как обычно, в начале месяца, вернулся гневный и раздосадованный: новая власть — так называемый совет из рабочих, крестьян и солдат — вынесла постановление и арестовала счета. И теперь он, владелец, собственник счета, имеет, видите ли, право брать себе не более ста рублей в неделю! На сколько может хватить этих денег, если цены на все безумно возросли, — не ездить же за тридевять земель еженедельно за каждой сотней!

Спустя неделю на даче появился патруль. Проверяли документы долго и тщательно, впрочем доброжелательно. «Вы и есть большевик?» — грозно спросил старый генерал у начальника патруля, лохматого парня в пенсне, по виду типичного студента. «Нет, я сочувствующий», — ответил тот чуть испуганно.

Еще дней через десять, вечером явились неизвестно откуда пятеро матросов. Их привел татарин, когда-то работавший на даче дворником. Он вел себя нагло, даже злобно почему-то: громко топал подкованными сапогами, будто нечаянно столкнул вазу с подоконника, мстительно пнул кота. Моряки производили обыск — искали оружие. Не нашли, конечно, и тоже озлобились, приказали старому князю собираться: арестовали до разбирательства. Дед не дрогнул, а Ариша заплакала, запричитала, кинулась собирать поесть в дорогу, кое-что из вещей, плед, подушку. Старший из моряков засмеялся: «На том свете его сиятельству генералу не потребуется столько всего». Повели Вадима Николаевича к морю. Оказалось, приехали на катере, из Севастополя.