Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

На следующий день Деникин собрался на улицу. Он был одет в матерчатый английский плащ, в руках — небольшой саквояж, наподобие тех, с какими ходят на вызов земские врачи. Вид у бывшего главнокомандующего был помятый, словно после долгой бессонницы, совершенно штатский. Под маской холодного безразличия скрывалась обида.

В конце коридора толпились штабные офицеры. Делая вид, что не замечает их, Деникин, наморщив лоб и сутулясь, подошел к широкой лестнице, стал спускаться. Несколько офицеров, толкаясь, кинулись в его номер-кабинет, чтобы захватить на память что-нибудь из оставленных им вещей. Часовые-конвойцы взирали на эти поиски, похожие на обыск, с испугом.

Деникин сошел вниз, в помещение офицерской охранном роты, состоявшей из старых добровольцев. Он сухо попрощался с ветеранами, поблагодарил их за службу и вышел на улицу. В автомобиле его уже ждал Романовский. Они направились в английскую миссию, а затем вместе с провожающим их генералом Хольманом — полнолицым, седым, с круглым подбородком и подстриженными усами, топорщившимися под прямым гордым носом, — на пристань. Здесь уже выстроился почетный караул, были собраны представители всех иностранных миссий при главнокомандующем.

Процедуру прощания по просьбе Деникина сократили. Он уже не владел собой и не скрывал обиды. Не скрывал, что торопится, что процедура ему тягостна, и часто поглядывал на часы. Сам говорить не стал, холодно пожал несколько протянутых рук и, более обычного ссутулившись, пошел по мосткам на английский миноносец, с горечью думая в эти последние минуты расставания с родной землей не о чем-то большом и значительном, а лишь о том, что в былые дни господа союзники относились к нему почтительнее и наверняка выделили бы ему не паршивую миноноску, а крейсер или броненосец, — выделили же они броненосец этому «Пиперу», выскочке, который, как он и предполагал, сумел обкрутить всех семьдесят генералов — весь Военный совет! — и добился своего так легко и просто...

Одновременно в море вышел французский миноносец. На борту его находились офицеры свиты, пожелавшие покинуть Крым и разделить участь бывшего командующего.

«Указ. Именем Закона и Правительствующего Сената, вам, подчиненным ему, присутственным местам и должностным лицам и во всеобщее сведение.

Именем Закона Правительствующий Сенат слушали приказ о назначении нового главнокомандующего и приказ последнего о вступлении его в должность.

Приказали: Помыслом Божьим предначертано новому Главнокомандующему стать во главе воинских сил и гражданских управлений в исключительной важности исторический момент... Правительствующий Сенат, в сознании лежащей на нем обязанности утверждения законности и порядка, почитает своим долгом призвать все организации государственного управления и все население страны к дружному объединению под властью нового Главнокомандующего, к полному ему повиновению.

Правительствующий Сенат определяет: сим указом дать знать о сем всем присутственным местам и должностным лицам и распубликовать сей указ во всеобщее сведение.

Обер-секретарь П. Мезенцев

Помощник обер-секретаря С. Бубель-Яроцкий.

По общему собранию Правительствующего Сената».

Катер с крейсера «Генерал Корнилов», лихо описав полуокружность, причалил к Графской пристани. Матросы проворно и привычно накинули швартовы на кнехты, закрепили, спустили мостик. Генерал-лейтенант барон Врангель быстро ступил на берег.

Итак, свершилось! Он — самый главный, самый первый человек на этой земле. Он — распорядитель судеб, он — командир солдат, матросов, офицеров и генералов, всех этих людей в штатском, раболепно глазеющих на него. Врангель все еще не мог привыкнуть к своему положению. Он с трудом сдерживал ликование, не давал вырваться крику радости, не показывал, что безмерно счастлив, даже своему ближайшему окружению. В моменты, когда радость захлестывала его, Врангель заставлял себя рассчитывать партию дальше — думать о будущем. Оно было неясным, незащищенным. Его следовало обеспечивать, следовало укреплять. Опасность угрожала отовсюду: от большевиков, господ генералов и сенаторов, от самостийников и союзников, от пули на фронте. Об этом нельзя было забывать ни на миг. И он всякий раз возвращался к подобным мыслям, когда начинал чувствовать себя безудержно счастливым. Это превращалось в пытку: в последние годы чуть не ежеминутно совершалось нечто такое, что безмерно льстило его честолюбию, тешило самолюбие, укрепляло его власть в глазах окружающих, и каждый раз он вспоминал об опасности.