Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

Мистика какая-то! Андрей побродил по кораблю, постоял у борта. Утреннее пустынное море было спокойным, сине-серым. Небо — голубым. На горизонте прорисовывался силуэт большого военного корабля. Ничто, казалось, не нарушало идиллического настроения и не прел вещало того, что произойдет с пассажирами «Надежды»...

И все же Андрей встретил Агнесс. Они столкнулись случайно, днем уже, на верхней палубе, неподалеку от капитанской рубки. Их пальцы непроизвольно сцепились, и вдруг Агнесс, перестав сдерживать себя, обняла Андрея и поцеловала — днем, на палубе, при всех, и при знакомых лысого своего полковника, вероятно. Улыбаясь и плача, она целовала его, захлебывалась словами, повторяя одну какую-то неразличимую фразу — нечто вроде «прости, прости, прощай, прости!», а потом, оттолкнув Андрея, быстро пошла по палубе, вдоль борта. И ни разу не обернулась, даже мельком не взглянула на него... Он подумал о том, что эта женщина по-настоящему несчастна. Впрочем, только ли она несчастна? Все они несчастны... Он вспомнил, как окружили «Надежду» десятки переполненных лодок и катеров, как молили люди взять их с собой, не оставлять, заклинали всем святым. А потом раздался чей- то истошный вопль: «Будьте вы прокляты!» Они действительно прокляты — все, все! И он, князь Белопольский, и Мария Федоровна, и Агнесс, и ее лысый полковник. На берегу он непременно должен разыскать Лысого и поквитаться с ним. Один на один. Он заставит его драться!..

Андрей поспешил к трюму. Только сейчас, днем, он увидел, как переполнена «Надежда» — люди сидели и лежали, казалось, в самых неподходящих местах. Они уже привыкли ко всему, и их бивачная жизнь входила в какую-то организованную колею, становилась привычной. Стояли огромные и молчаливые очереди к кипятильнику и в туалеты. Появлялись многочисленные приказы пароходных и военных властей, которые, конечно, никто не исполнял. В салоне шла крупная карточная игра, не прекращающаяся сутками. Замурзанные, закопченные кадеты, на которых больно и смешно было смотреть, шастали по всем палубам, надстройкам, каютам, пассажирским трюмам в надежде украсть что-нибудь съестное. Говорили, в носовом трюме, где везли вповалку солдат, начался военно-полевой суд: нижний чин будто бы убил офицера. Одни возмущались, называли это презрительно «вечной игрой в солдатики», другие хвалили, ибо «порядок всюду должен быть», но никого не занимало это серьезно: у всех имелось полным-полно своих проблем.

Кормовой нижний трюм был переполнен больше, чем все другие корабельные помещения. Со времени ухода Андрея произошли новые «уплотнения», и теперь почти на каждом матраце сидело и лежало по два-три человека. Исчезла тропочка, ведущая к выходу. Из верхнего трюма, отделенного от нижнего нетесаными досками, падал сор, труха, что-то капало, струилось. Полчаса назад наверху сломалась доска и полетела вниз вместе с мужчиной, который упал на старика и зашиб его. А еще раньше в раскрытый люк трюма свалился и поломал ногу кадет, совсем мальчик. Он страшно кричал и плакал — боялся, выгонят из училища и армии...

Мария Федоровна спала, но доктор, которого Андрей нашел, сказал, что он успел осмотреть мадам. Положение стабилизовалось, и сердце справляется со своей задачей.

Добравшись до матраца, Андрей понял, что не скоро заставит себя опять подняться наверх. Путешествие по скользким, запачканным угольной жижей и нечистотами металлическим трапам и крутым лестницам с узкими ступеньками было не только физически, но и нравственно тяжко. Руки и одежда стойко пахли фекалиями. Помыться было нечем. Приходилось ждать, пока грязь высохнет, чтобы соскоблить ее, но запах оставался, он преследовал Андрея, вызывал позывы тошноты.

После полудня стало известно: на «Надежде» кончилась питьевая вода. А еще через час оказалось, что именно вода крайне необходима сотням людей — больным, раненым, детям и старикам. Вода! Вода! Вода! Депутация была направлена к капитану. Капитан «Надежды» депутацию не принял, заградился штыками часовых. Пассажиры начали пить забортную воду. К страдающим от морской болезни прибавились желудочные больные — чуть ли не каждый второй. При страшной скученности это принимало характер стихийного бедствия; беженцы потеряли остатки человеческого достоинства и стыда.

К вечеру выяснилось, что и продукты кончились даже у самых запасливых. Впереди была вторая ночь. Смутные, тяжелые предчувствия обуревали каждого. Нижний трюм жил тревожными слухами. Говорили с полной достоверностью, что Турция отказалась повиноваться союзникам и не принимает русских, которых повезут в Африку («а там, конечно, ни воды, ни хлеба, ни картошки»); утверждали, на корабле разгорелась эпидемия тифа, люди мрут десятками, их сбрасывает в море специальная команда желтокожих, по-видимому китайцев, бывших красноармейцев, взятых на борт для выполнения самых тяжелых работ, что на корабле орудует группа известных бандитов, выдающих себя за офицеров, — богатых женщин они душат, а кольца и перстни рубят вместе с пальцами. Военные власти для поднятия духа — словно в насмешку над тысячами солдат и беженцев — собрали оркестр и заставили едва державшихся на ногах музыкантов без перерыва исполнять бодрые марши.