Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

Улицы и подходы к набережной были закупорены разношерстной толпой. Дети, старики, господа и дамы в меховых манто, простолюдины, военные и штатские... Люди орали, толкались, пытались пробиться вперед — туда, где за тройными цепями корниловцев, контрразведчиков и сенегальцев возвышались суда, готовые принять беженцев. Валялись испорченные автомобили, оставленные хозяевами телеги и повозки, бродили бесхозные лошади — казачьи заставы не пропускали гужевой транспорт к причалам, чтобы он не запрудил подъезды. Группами и в одиночку рыскали мародеры. Как навозные жуки, рылись в брошенных чемоданах и узлах, тащили добро в укромные уголки, ссорились и дрались между собой из-за ценной добычи. Среди них Май-Маевский, к своему недоумению, заметил и людей в форме. Впрочем, то, во что они были одеты, вряд ли можно было назвать формой.

Толпы людей вдоль улиц стояли неизвестно сколько часов, а может, и дней: боялись отойти от пристаней, чтобы не потерять очередь. То, что перед ним очередь, Май-Маевский понял не сразу. А поняв, забеспокоился, потому что в этой очереди места у него не было. Он никогда не думал о том, что ему придется стать в очередь для отъезда из России. А подумав, он — кавалер нескольких орденов и георгиевский кавалер, награжденный золотым оружием, английским орденом святых Михаила и Георгия, славный своей храбростью и военными удачами, доводивший полки до Киева, Орла и Воронежа, — испугался. За себя, впервые в жизни. Испугался, что его бросят в Севастополе, куда вот-вот придут большевики, которые, конечно уж, повесят его на первом фонаре.

Не без труда выбравшись из толпы и отойдя подальше, Май-Маевский присел на поломанную скамейку возле парадного въезда богатого дома. Здесь почему-то особо ощутим был пронизывающий, острый ветер, и генерал вновь почувствовал приближение загрудинной боли.

Боль усиливалась, становилась опоясывающей. Май-Маевский почувствовал, как тяжелый, холодный и липкий пот выступает на лбу, шее и спине. .

Генерал откинулся на неудобную чугунную спинку, врезавшуюся ему в позвоночник, и замер, боясь перевести дыхание. Боль будто бы уходила, отпускала, затаивалась. Он коротко вздохнул, испытывая радостное облегчение от пришедшей умиротворяющей опустошенности. Вздохнул еще — глубже, свободнее. Боль окончательно отпустила. Накатывала слабость. Захотелось вздремнуть тут же, на неудобной скамье, на виду сотен проходящих мимо людей. И тут же пришло сильное желание помочиться. Май-Маевский заставил себя встать и побрел за дом, выискивая укромный уголок в глубине разгороженного двора, забитого кладовками и дровяными сараюшками. Забравшись в какую-то грязную щель, генерал с наслаждением справил нужду и, забыв застегнуть ширинку, вновь вышел на улицу.

Тут и разыскал его расторопный Прокопчук, обеспокоенный столь долгим отсутствием своего хозяина. Ординарец с холуйской фамильярностью стал выговаривать генералу, что все господа давно уж бегут-де на корабли, а у них не только ничего еще не сложено, но и разрешение на отъезд не получено; не время сейчас для прогулок, бог знает что творится в городе, — надо их высокоблагородию спешно идти в канцелярию и получать ордер на посадку. Май-Маевский по привычке цыкнул на него, но, смягчившись, приказал Прокопчуку собирать самое необходимое в два чемодана — не более — и ждать его на квартире безотлучно. Сам он направился в канцелярию генерала Скалона, заведующего эвакуацией.

— Как мне пройти к генералу? — сказал он, оглядывая с некоторым недоумением пустую приемную.

У простенка между окнами играли в шашки два офицера. Их головы были закутаны в башлыки.

— А вам, собственно, зачем? — не поворачивая лица в его сторону, осведомился один.

Май-Маевский почувствовал, как у него багровеет шея и густая кровь бьет в виски.

— Потрудитесь... — начал он и, уже не сдерживаясь, гаркнул: — Встать! Смир-ра! С кем говоришь?! Скот!!!

Офицеры вскочили, ничуть, впрочем, не испугавшись.

— Простите, господин генерал... Эвакуация закончена, — заметил один. — Генерал Скалой распорядился не принимать.

— Молчать! — заорал Май-Маевский. — Доложить! Вызвать! Приказываю! Бегом! Под суд! Позорите! Приказываю! Я — Май-Маевский!

Офицеры юркнули в какую-то дверь.

Май-Маевский, задыхаясь, рухнул на стул, с ужасом ощущая вновь рождение боли. К счастью, боль внезапно исчезла, и он, дав себе слово не волноваться ни при каких условиях, заглянул в дверь, за которой скрылись нерадивые офицеры. Комната, куда он попал, оказалась пустой и совершенно голой, точно ее приготовили к ремонту. Май-Маевский прошел через нее и через другую, смежную с первой, и очутился в коридоре, ведущем к выходу во двор. Он понял, что офицеры, поиздевавшись над ним, трусливо сбежали. Это обидело его до слез: впервые боевой генерал испытал подобное унижение.