Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

Мимо бежали какие-то люди, солдаты, побросавшие винтовки. Ксения побежала было со всеми к нижней дороге, а потом остановилась и, опустившись на садовую скамейку, разрыдалась.

Промокнув и промерзнув до костей, Ксения поднялась и побрела к дровяному сараю, инстинктивно забилась в щель между поленницами. Она не чувствовала своего тела: руки и ноги, шея, спина были словно чужие, непослушные, неподвластные ей. Их точно и не существовало вовсе, и только голова лихорадочно работала, и билась в ней, как осенняя пчела в оконное стекло, одна-единственная мысль: «Забыть, забыть, все забыть...»

В следующее мгновение острая боль пронзила все ее тело. Боль рождалась где-то в ногах и, вонзившись в низ живота, поднималась все выше и выше и разливалась повсюду, сжимала грудь, выкручивала, казалось, каждый сустав, ввинчивалась в мозг — превращаясь в одну общую жгучую и мучительную боль, от которой Ксения на какой-то миг потеряла сознание... А рядом, в усадьбе, горел теплый свет, слышались веселые голоса и граммофонная музыка. Там были люди. Они могли прийти ей на помощь: дать тепло, накормить, утешить. В окнах мелькали тени, и та, другая жизнь среди людей представлялась ей заманчивой, притягательно-прекрасной. И опасной — потому, что она не знала тех людей, потому, что теперь она боялась всех, боялась, что снова станут мучить ее, пытать, издеваться над ее душой и телом. В те минуты сама смерть не пугала ее так, как то, что уже сделала с ней жизнь за одни сутки.

Мимо сарая скользнула быстрая серая тень. Похоже, женщина. Женщина — это не так страшно. Женщина должна понять се, не станет мучить, поможет, спасет. Ксения придвинулась к выходу из сарая, позвала: «Милая... Помогите... Помоги...» — но голос ее пресекся.

Собрав силы и презрев опасность, Ксения хотела позвать женщину громче... Но только невнятные звуки вырывались из ее горла. Потом Ксения закричала дико...

Она пришла в себя от необычного покоя и безопасности. Чьи-то крепкие и нежные мужские руки бережно несли ее. «Витя... Андрюша... дедуля», — подумала она точно во сне и прижала пылающее лицо к чьей-то теплой, широкой груди. Ксения крепко зажмурила веки. Тяжелые предчувствия снова охватили ее. Но — странное дело! — страха перед будущим у нее уже не было. Пережитое, все, что, схватив за горло, лишило ее голоса, было настолько страшным и безвыходным, что совсем заглушило ужас Ксении перед настоящим, каким бы тяжелым оно ни оказалось. Она, кажется, прожила все и могла не бояться уже ничего.

Ксения открыла глаза. Тот, кто держал ее на руках, внес ее в громадную гостиную, разделенную нелепыми, белыми колоннами. За большим круглым столом ужинало полтора десятка мужчин — по большей части молодых, одетых и в военные, и полувоенные костюмы. Стол был заставлен бутылками. Граммофон с помятой, покореженной трубой пел голосом Надежды Плевицкой: «Помню, я еще молодушкой была...» Мембрана прыгала и скрипела. Музыка внезапно оборвалась, и все лица повернулись к вошедшему и его ноше.

— Господа, смотрите, какой цветочек я нашел на помойке, — прозвучал мягкий баритон у Ксении над ухом.

— Она, по-видимому, немая, господа. Может, даже глухонемая.

— Или притворяется, — добавил кто-то справа.

— Ты слышишь меня, детка? — вышел из-за стола капитан.

Ксения кивнула.

— Да отпустите ее, поручик! Не видите, она почти голая и дрожит?!

— Посадите ее за стол! Дать выпить для согрева! Не убежит! Никто у тебя ее не отнимет, поручик! — послышались голоса.

Ксению усадили. Сосед справа подвинулся. Кто-то накинул на нее френч. Подали фужер с мутноватой жидкостью, похожей на разбавленное молоко. Ксения подняла глаза и впервые увидела своего «спасителя». У поручика было мальчишеское самоуверенное и самовлюбленное лицо и васильковые чистые глаза. На мундире — солдатский «Георгий».

Ксения по-прежнему находилась в сильном душевном напряжении. Люди и предметы в гостиной воспринимались ею целиком, как некая неизвестная, но привычная картина, как неодушевленное целое. Тем более что собравшиеся в гостиной действовали как бы сообща: они пили и пели хором. Ксению все более удивляло это общество любителей пения, и все большее любопытство к чужой жизни просыпалось в ней. Она не понимала, что все они мертвецки пьяны. Ей казалось, никто не обращает на нее внимания. Жидкость в фужере пахла тошнотворно. Внезапно Ксения перехватила васильковый взгляд поручика с «Георгием» и поняла, что обречена и что уже принадлежит ему. Она опрокинула в рот полфужера и задохнулась. Ею овладел не испытанный никогда приступ лихости и отчаяния, вызванный опьянением...