Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

— Стоп, господа, — сказал Орлов.

Дузик повернулся на его голос, увидел Сысоева и, держа «смит-вессон» почему-то обеими руками, нажал на спусковой крючок. Непостижимым образом оказавшийся в барабане четвертый патрон сработал — пуля попала штабс-капитану в сердце. Сысоев упал, продолжая непонимающе улыбаться.

— Нечестно, граф, — сказал он, слабея. — Что же ты... — И умер.

«Смит-вессон» принадлежал убитому. В последнем патроне, оказавшемся в барабане, Дузик был невиновен: сам Сысоев и вытаскивал лишние.

Оставив убитого в подвале (хоронить штабс-капитана было делом рядовых или людей Септара), офицеры вернулись в дом хмурые, продрогшие, желающие поскорее напиться. Никто не задал им ни одного вопроса.

Поручик Ржецкий, отойдя в угол и отвернувшись, решительно достал портативный шприц, завернутый в носовой платок. Наполнив шприц жидкостью из маленького флакончика, он расчетливым и привычным жестом засучил рукав на левой руке и зубами оттянул кожу. Не глядя, правой рукой вонзил иглу... От морфина зрачки Ржецкого сузились. Поручик опустил рукав и вернулся к компании, спокойный и подтянутый. Никто, впрочем, не обратил на него внимания: к тому, что Ржецкий «колется», уже привыкли.

В комнату вошел новый молодой офицер с матовым миловидным, женственно узким лицом, обрамленным длинноватыми для военного человека пышными волосами. К поясу у него была привязана грифельная дощечка.

— О, Кэт! Красавица! — обрадовался Орлов. — И ты сюда? От Штюбе?

«Из Симферополя», — написала она грифелем.

— Ладно, Кэт. Отдыхай. Выпить хочешь? Эй, крикните-ка там Селтару! Кто-нибудь! — приказал Орлов.

«Септар уже распорядился», — девушка легко и плавно встала и, стремительно пройдя комнату по диагонали, села рядом с Дузиком. На ее лице просвечивали красные пятна. Горели от нестерпимой боли глаза. Это была Ксения Белопольская, внучка старого князя, пропавшая еще летом на южном берегу под Симеизом.

Кофе убрали. Снова на низких столиках появилось вино, спирт, татарская буза, вареное мясо, чебуреки. Разбудили Гетмана, и орловцы вновь вернулись к прерванной трапезе. А через четверть часа все словно забыли о происшедшем. Поручик Дузик, самовольно причислив себя к кирасирам, вдохновенно врал что-то о караулах в Зимнем; багрово-свекольный Ржецкий после укола морфина был счастливо возбужден и подвижен; Дубинин — хмуро молчалив и задумчив.

Орлов ел и пил много, но хмель не брал его совершенно. В нем росла злоба. Он наливался ею, как горшок, до краев. И обижался на всех. Он всегда обижался — дико, неутешно, до слез — и на несложившуюся свою судьбу, которая не вывела его в генералы наподобие Врангеля — его он боготворил — и Слащева, которого он люто ненавидел; и на сподвижников своих, живых и уже мертвых, что не наставили вовремя, не оберегли, не помогли твердой верой и полной отдачей сил победе и торжеству их дела; и на обстоятельства, всякий раз оказывавшиеся сильнее его воли и разума. Орлов был человек с гипертрофированным самолюбием. Таких выдвигает смутное время. Он мог стать кем угодно. Но прошло несколько лет, в которые укладывалась и мировая война, и гражданская, а он, увы, никем так и не стал. Группка жалких людишек, собравшихся за этим столом, — все, что осталось у него для будущего. Орлов железной рукой привычно гнул и мял серебряную ложку. Лейтенант Гетман сладко позевывал: этот ребенок-гигант с лицом викинга мог проспать двадцать четыре часа в сутки...

Ксения Белопольская — Кэт, как звали ее орловцы, — высоко полулежала в подушках. Матовое лицо ее пылало. Тонкие горячие пальцы поднимали тяжелый серебряный кубок. Глаза счастливо вспыхивали. Кэт казалась совершенно счастливой. Она привычно дышала смрадным воздухом попойки; без смущения слушала кавалерийские остроты собутыльников, еще не остывших от случайного убийства, только что свершившегося на их глазах; с удовольствием и даже с лихой жадностью накачивала себя шампанским. До возвращения она успела нюхнуть кокаину и теперь блаженствовала: от одной лишь понюшки весь мир становился розовым и голубым, вспыхивал ярким золотом, наполнялся стойким и сильным ароматом роз. Кэт хотелось петь, смеяться, молиться. А эти офицеры, низкие и подлые люди — багроволицые, в распахнутых френчах, несвежем белье, пропитанные запахами свалявшейся кошмы, собственного пота и конской мочи, перемешанными с запахами табака, горелого мяса и свежевыпеченных лепешек, — казались ей людьми, ближе которых у нее никого не было в жизни.