Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

Николай Николаевич не ответил. Сделал вид, что не слышал вопроса. И уж разгорался спор: признает ли Франция Россию? Великий князь и тут не поднял глаз, не подал реплики — в противоположность княгине Анастасии, которая с присущей ей горячностью утверждала: Франция — издавна верная союзница Российской империи, большевики и до сих пор — немецкие агенты, изменить нам — изменить себе. Спор угас. Тут вновь появился Оболенский. Появление его в столовой было несвоевременным, неположенным, чрезвычайным. Николай Николаевич нахмурился, сдвинув черные брови, посмотрел грозно, но кивнул, разрешая прервать завтрак.

— Чрезвычайное известие, ваше императорское высочество.

— Говорите, поручик.

— Тридцать первого августа великим князем Кириллом в Кобурге, в замке Эдинбург опубликован Манифест, — он достал из голубой сафьяновой лапки листок, прочел: «Всем чинам армии и флота, всем верным подданным и всем объединениям, верным Долгу и Присяге, присоединиться к законопослушному движению, мною возглавляемому, и в дальнейшем следовать моим указаниям».

Обедающие застыли. В наступившей тишине нестерпимо громко звякнула вилка, выпавшая из руки Анастасии.

— Есть еще что? — погасшим голосом спросил Николай Николаевич.

— «Положение о корпусе офицеров императорских армий и флота». Газеты, указывающие на сообщение великого князя о получении им больших денежных сумм без указания источника.

— Да он — что?! Рехнулся? — подняла голос княгиня. — Я предупреждала: добром его происки не кончатся!

— Анастасия, прошу вас, — сказал хозяин Шуаньи, начиная подниматься. И, встав, постучал ладонью по столу: — Все ясно, господа! Прошу высказываться. Кратко — ввиду внезапности положения, могущего стать чрезвычайно серьезным. Слово вам, генерал.

— Благодарю за доверие, ваше высочество, — Лукомский встал. — Первостепенным делом считаю созыв Военного совета. Он определит реальные силы, активизирует их. Известно, наших неизмеримо больше, но необходим смотр, — Лукомский произнес все эти слова одним махом, задохнулся и заторопился еще больше:

— Совет потребует решительного отзыва сторонников князя Кирилла и окончательно определит позицию Врангеля в этом вопросе, — генерал щелкнул каблуками, кивнул и опустился на место.

Барон Вольф оказался еще более краток:

— У великого князя Кирилла, по моим данным, серьезных денег нет. И получить их неоткуда. Свой бюджет он тратит на себя и на двор. Его партии остаются крохи.

— Благодарю, — кивнул милостиво Николай Николаевич. — Вы, граф Шереметев.

— Считаю необходимым совместное выступление с вдовствующей императрицей, направленное против действий, не совместимых с вековыми устоями самодержавия. Пригвоздить к позорному столбу, опубликовать воззвание к русским людям.

— Хорошо бы одновременная публикация от имени Высшего монархического совета, — подсказал кто-то.

— Совершенно согласен, — продолжал Шереметев. — Позволю добавить: и заявление православной церкви. Это уничтожит узурпатора окончательно!

— Права на вашей стороне, ваше высочество. Настало время кричать, бить в колокола, звать народ на площадь, — надсаживаясь от показного восторженного подъема, сказал Трубецкой. — Стоит прозвучать вашему слову — и русские люди отдадут себя беззаветному служению вам! Скажи слово, вождь!..

Его нетерпеливо перебила великая княгиня:

— Вспомните тезоименитство великого князя! Были генералы, митрополит Евлогий, премьер Коковцев! Три великих князя, два посла!

— Помним, помним! — раздались голоса.

— И море телеграмм. От четырех королей, от Марии Федоровны, от Марии Павловны!..

— Герцога Орлеанского, — подсказал Лукомский.

— Кирилл прискакал, будто его звали! Какая бесцеремонность, какое нахальство! Разве не так, господа?

— У Кирилла была одна задача, — сказал Шереметев. — Если бы вы, ваше императорское высочество, согласились с его «местоблюстительством», он готов был отказаться от всякой военной и гражданской деятельности. Он говорил мне. — Почувствовав, что сболтнул лишнее, Шереметев поспешил пояснить: — Не понимаю, почему именно меня он избрал для своего посольства. Вероятно, встретился на пути первым.

— А подумай, — безжалостно сказал Николай Николаевич. Все это время он стоял, опершись кулаками о стол, а тут сел, закинув нога на ногу, барабаня пальцами. Не спуская тяжелого взора с графа, добавил, произнося слова медленно и с ударением: — Потому, граф Георгий, что почувствовал: тебе может довериться. А почему — не знаю. И удивляюсь более твоего (в минуты сдерживаемого гнева великий князь неизменно переходил на «ты», и этого обращения боялись все). Подумай, может, еще чего вспомнишь?