Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая

Ганс Шпейдель оставил воспоминания, касающиеся операции «Тевтонский меч». Он расскажет в них и о том, что в небольшом кинозале в рейхсканцелярии Гитлера он несколько раз был свидетелем тога, что фюрер с огромным удовольствием три раза подряд осмотрел кинохронику марсельских событий, сопровождаемую дикторским текстом... На экране — приезд Александра и Барту в Марсель, проезд по городу, толкучка и безалаберность, покушение, выстрелы, паника.

Мелькают фигуры бегущих.

Рядом с Гитлером в просмотровом зале министр иностранных дел, 60-летний барон Константин фон Нейрат — толстый и неповоротливый, всегда будто сонный. Опытнейший дипломат, служивший в Константинополе, Копенгагене, Риме, Лондоне...

На экране падает, обливаясь кровью, Александр. Падает Луи Барту.

— Вот так надо делать дела, — говорит Гитлер, чуть склоняясь к соседу. — Пока вы там дипломатничаете, три пули — и все!..

Нейрат безмолвствует.

— Я знаю ваш вклад в борьбу против Восточного пакта, — смягчается Гитлер. — Но сейчас меня устраивает такое решение.

— Мой фюрер, — находится, наконец, дипломат, — без нас, дипломатов, все равно не обойтись. Теперь наша очередь — замять по дипканалам эту историю. Нам невыгодно, чтобы всплыли связи покушавшихся хорватских террористов с нашим посольством в Париже и с людьми дуче.

— Ни в коем случае! Пусть еще раз прокрутят пленку... Король умер сразу?

— Да, мой фюрер.

— А Барту?

— Его только через три четверти часа привезли в больницу и, к счастью, никто не догадался остановить кровотечение из раны.

— Он сказал что-нибудь в больнице?

— Какую-то ерунду, — лениво отвечает Нейрат...

...После того, как Герингу доложили, что второй террорист убит и свидетелей операции не осталось, он принял решение отправиться на похороны короля Александра. От имени канцлера Адольфа Гитлера и от себя лично Геринг выразил королеве глубокое соболезнование и возложил огромный венок к ногам безвременно погибшего монарха...

«Южный экспресс Париж-Лиссабон» бесшумно въехал под стеклянную крышу парижского вокзала и плавно остановился — ни один буфер не звякнул, ни одна сцепка не дрогнула. Проводник вагона в белоснежном кителе приветствовал пассажира по-французски. «У международного вагона и проводник должен быть международный, — с усмешкой подумал Шаброль. — Поди, знает десяток европейских языков не хуже профессора-лингвиста». Было поздно. Путь Шаброля лежал до Мадрида, куда он направлялся по заданию Центра. Шаброль постоял у подножки рядом с проводником, не вступая, впрочем, с ним в разговор. Перроны были почти пусты. Только у одного вагона толпилась группа рослых хохочущих мужчин, человек пять, громко говоривших по-немецки. Пропустив носильщика, у которого форменная куртка с горящими в два ряда пуговицами и золотыми галунами напоминала парадный мундир старшего офицера какого-нибудь колониального конного полка, Шаброль поднялся в вагон н быстро прошел к себе в купе по серому ковру с большим ворсом, заглушающим шаги. Он приказал носильщику соединить оба чемодана стальной цепочкой с карабинами и поставить их под сиденье, затем расплатился с ним. Работа Шаброля требовала постоянных переездов, и казалось бы, можно было привыкнуть к этим бесконечным экспрессам, международным купе и спальным вагонам.

Однако у Шаброля сохранилось это мало объяснимое чувство предвкушения чего-то нового, неизведанного, когда он садился в поезд. И гулкие звуки вокзала, и гудки паровозов, и толпа пассажиров, и угодливость проводников вместе с восхитительно продуманными мелочами дорогого, обитого красным деревом и плюшем спального купе — все это нравилось ему и никогда не надоедало. Однако привычка заставляла и на этот раз, как всегда, быть предельно внимательным. Неизвестно, кем он будет в Испании: это решит Деревянко, подчье начало он направлялся, а пока — он богатый коммерсант, чьи дела, несмотря на испанские события, требуют его личного присутствия в Мадриде. Он подошел к окну, выглянул на перрон. По-прежнему у соседнего вагона беседовали и жестикулировали пятеро молодых людей. Они все были похожи один на другого — тщательно приодетые, обутые в одинаковые туристские башмаки на толстой подошве, в одинаковых беретах, открывающих бритые затылки, и в свободных пиджаках с резинкой сзади. «Ну и публика, — подумал Шаброль, — будто горсть явно из одного какого-то курятника, но чего-то общего им явно не хватает...» И тут же сообразил: «Оружия им не хватает, вот чего! Это военные люди, видно сразу. Им бы по хорошему охотничьему ружью одной марки, раз уж все им подобрали одинаковое!» Ясно, кто они — «эльзасцы» (так это слово и задержалось в лексиконе «Доктора» с тех времен, когда с такими вот молокососами из абвера они с Венделовским схватились в Париже). Теперь это — так называемые «немецкие туристы» (призывного возраста), которые стали шастать по Европе и аккуратно сверять свои карты с тем, что увидели и выведали на местах...