Кристофер Мур - Венецианский аспид

Антонио же сидел обалдевший: он пережил смертельную опасность и спасенье от нее, а теперь опасность вернулась снова. При этом от кресла его так и не отвязали.

– Яго, – произнес дож. – А вы почему здесь? Вам полагается предстать пред нами лишь через два дня.

– Да, Яго, – подхватил я. – Объясните, пожалуйста, что вы здесь делаете. Почему, практически убив своего командира и мою королеву, а также сплетя заговор против Венеции, вы явились на суд пораньше?

Шайлок поднял нож свой с пола и, сделав несколько мелких шажков, сунул его клинком в уголья той жаровни, что располагалась ближе. В этот миг Антонио, судя по виду, лишился чувств.

Яго подскочил ко мне и навис над моею беззащитной женскою фигуркой.

– Это… это не дочь Брабанцио, ваша милость.

– Он прав, ваша светлость, – проговорила Порция, уже, я полагаю, сообразив, что тут и как. – Эта женщина – самозванка. – Она подошла ко мне и выхватила у меня из рук веер. – Узрите!

Я сорвал с ее верхней губы усы.

– Узрите!

Она схватилась за перед моего платья обеими руками и сдернула его. Под разорвавшейся тканью обнаружился мой черный шутовской наряд.

– Узрите! – воскликнула она.

Я взялся за манишку ее поэтической рубахи и тоже рванул вниз. Под разорвавшейся тканью обнаружилось, что на ней больше ничего не надето.

– Узрите! – сказал я.

– Потрясные какие, – вымолвил Харчок и потянулся лапою к себе под юбки.

Порция, вдруг ощутив бюстом сквозняк, прижала к себе лоскутья и с криком побежала вон из залы манером до крайности немужским. К чести ее, галерку ее выход вдохновил на восторженные вопли.

Я стащил с головы вуаль и переступил через остатки платья Порции под хор изумленных ахов и восклицаний. Из горки юбок извлек своего Кукана.

– Харчок, сбегай-ка проверь, чтоб Порцию не постигли никакие неприятности.

– Порцию? – переспросил Бассанио.

– Да, это твоя жена, недоумок ты жатый. Ты и сам, впрочем, ступай.

– Фортунато, – проворчал Яго. Обратной дороги с пятачка перед судейским помостом у него теперь не было.

– Фортунато? – спросил дож – удивленный, однако, я надеялся, довольный. Остальные сенаторы, впрочем, похоже, не обрадовались совсем.

– Меня никто так не зовет, – сказал я.

– Мы думали, ты вернулся во Францию, – произнес дож.

– Знамо дело – эти два мерзавца и хотели, чтобы вы так думали. И подельник их Брабанцио заодно.

– Он обезумел, – произнес Яго. – Знаете же, сколько пьет дурак!

– Я был безумен, ваша светлость, но недолго. Когда эта парочка вместе с Брабанцио замуровала меня у него в подвале, оставив меня там подыхать, – а все из-за того, что меня прислала сюда моя королева, дабы противостоять зачину нового Крестового похода. Да, вот тогда безумье сколько-то меня не оставляло.

– Это нелепица, – сказал Яго. – Я простой солдат, я не решаю ничего в политике войны.

– Но решал бы, став командующим, правда? Назначенным Брабанцио.

Дож встал с места.

– Что ты мелешь, Фортунато? Брабанцио был моим любимым соратником, членом этого совета.

– А дожем не был, правда? – ответил я.

Но тут пришел в себя Антонио – и, стряхнув дурноту, увидел, что перед дожем стою я.

– Я знал, что он еще живой! – слабо вскричал он. – Я вам говорил!

Яго скривился и линзу своей ярости обратил на купца.

– Конечно, он живой, – стиснув зубы, проскрипел он. – С какой стати ему быть каким-то другим?

– Ваша светлость? Мой вексель? – подал голос Шайлок. Он как раз вытаскивал из огня раскаленный докрасна нож.

– Жди, жид. – Дож посовещался с пятеркой сенаторов-советников и, после обильных кивков со всех сторон, повернулся к зале и произнес: – По венецианскому закону обязательство Антонио признано недействительным, он может идти. Но, как юный доктор права постановил, ты, Шайлок, – чужеземец и, желая выплаты по векселю, нарушил закон Венеции. Потому-то он и недействителен.

– Знаете, – вмешался я, – ваша светлость, юный доктор права все ж никакой не доктор права, а и вовсе юная особа женского полу. И, кстати сказать, тот громадный пентюх, что выбежал со стояком за нею следом, тоже отнюдь не такая особа. Это я проясняю во избежанье дальнейшего недопонимания.

– Мне правосудья бы, – не унимался Шайлок. – Если не неустойку, так золота.

– От золота ты тоже отказался, – напомнил дож. – Так постановил совет.

– Секундочку, – сказал я. – Где вы родились, Шайлок?

– Здесь, на Ла Джудекке. Там и прожил всю свою жизнь.

– А на жизнь эту самую зарабатываете где?