Габриэла Адамештяну - Подари себе день каникул. Рассказы

— Как-нибудь в другой раз… вы так любезны, что я думал… сам не знаю почему, я весь день плохо себя чувствовал… хотя, знаете, я очень люблю фильмы, и в любой другой вечер…

В самом деле, почему он так настойчиво хотел ее спровадить? Ведь теперь, когда удалось от нее избавиться и исчезло напряжение, ему не доставило никакого удовольствия закрыть за собою дверь. Впрочем, хорошо, что она не зашла. И как это ему днем могло показаться, будто в квартире чистота и порядок? Пепельница перевернулась, и половина окурков валяется на полу; на кресле в складках чехла забились грязные носки, пуговицы, разрозненные запонки, носовые платки вперемежку с крошками хлеба. На кухне пыль, в мойке — штабеля грязной посуды…

Почему он спровадил ее — из-за стеганого халата и тапочек с помпонами? Почему испугался ее настойчивости? Потому что не любил, чтобы подобного рода истории происходили неподалеку от дома (каково будет столкнуться с ней в лифте или в дверях, когда идешь с Вероникой?), и не разрешал втягивать себя в такие авантюры, даже когда искушение было более велико? Или не хотелось уходить из дому, поскольку ждал звонка от Вероники? (Хотя надо запретить себе думать о ней и о позавчерашней вечеринке; и, чтобы легче было не думать, он решительно направился к бару, вынул начатую бутылку коньяка, налил полрюмки и снова уселся в кресло.) Ни один из приведенных доводов не был достаточно весомым, если б у него явилось желание к ней пойти. Вот видите, упустил столько удобных случаев! И почему не для него оказалась роль старого холостяка, о которой он так мечтал? Почему свободная жизнь, открывающая все возможности, из-за которой он завидовал Ромашкану, оказалась не для него?

Не признаваясь себе в этом, он вначале стал копировать образец, повторять — насколько мог — то, что делал Ромашкану.

Может, поэтому он стал задерживаться на службе, отработав положенные восемь часов (хотя для преамбулы не нужны были приборы, а справочная уже несколько месяцев была закрыта). Тогда он обнаружил, что и другие задерживаются и не меньше часа (а может, и больше) проводят в болтовне. Заместительница директора как-то раз наткнулась на него вечером и выпучила глаза. А когда-то он считался ее любимцем, впрочем, это было давно, и, поскольку он болтал сейчас с секретаршей, пришедшей за огоньком, вряд ли она приняла за особое рвение его присутствие на службе в нерабочие часы.

Когда же все коллеги разошлись по домам, его охватила такая усталость, что, обойдя по очереди все кабинеты в поисках кипятильника, он заварил себе кофе. И потягивая кофе, намарал несколько строк, ошибся в расчетах, пропустил в записях несколько слов, начал все сначала; видно, слишком устал, чашка кофе не помогла. Сколько часов он просидел? Оказывается, его часы остановились; он позвонил, чтобы узнать время; да, уже поздно, совсем поздно. Он вернулся к столу и снова сел за бумаги. Надо закончить поскорее, завтра снова на работу, он не успеет отдохнуть. Где-то в пустом гулком коридоре штукатур мурлыкал себе под нос песню, сквозь окно на линолеум падало красноватое пятно заката, тишина была такая, что звенело в ушах… Он собрал свои бумаги и отправился навестить родителей.

А родителям казалось, что их сын стал прежним, как до женитьбы, — застенчивым мальчиком, не слишком приспособленным к трудностям жизни, и ему надо помогать; они с неловкой назойливостью окружали его вниманием, и то и дело сочувствовали, приписывая несуществующие страдания.

— Как жаль, что все так случилось! — обычно говорили они знакомым, намекая на его развод. И норовили подбодрить его, повторяя: — Ничего, ты еще найдешь хорошую девушку, и все опять станет на место. — Но в их словах ему слышался упрек.

Они как-то вдруг состарились, отдалились. Их постоянные заботы сердили его, казались покушением на его свободу… И он высказывал им свое раздражение без обиняков, а иной раз молча надувался и уходил. Но по дороге домой и вечерами, как сейчас, ему не давало покоя острое чувство стыда и бессилия, жалости и вины — эх!..

Он встал с кресла и подлил себе каплю коньяку; пьянеть не хотелось.

Прошло еще какое-то время (час, а может, меньше), он нетерпеливо листал книгу, иногда вставая, чтобы долить рюмку. Где-то в подсознании, точно ноющий зуб, пульсировала мысль о том, что он напрасно теряет время.

Он поставил на полку книгу и, даже не взглянув на часы, как был, не раздеваясь, лег. И тут же заснул, не было даже сил протянуть руку и выключить ночник.