Габриэла Адамештяну - Подари себе день каникул. Рассказы

Она улыбается.

— Да его и видно, что он за человек — не поймешь, когда у него получка бывает… Не поймешь, сколько зарабатывает…

Пруд. Пронзительно-зеленое зеркало воды, украшенное ряской.

Собеседницы, все три разом, проталкиваются к выходу.

— Э, да зачем тебе замуж, замужем ты была! И дети у тебя есть. Их-то вырастить надо…

— Оно бы, может, и ничего… Кабы человек хороший…

Дома ярко-синие, ярко-зеленые. На изгородях сушатся связки табака. Вагон остановился как раз перед буфетом. Двое тщедушных работяг в выгоревших спецовках и запыленных беретах выходят с откупоренными бутылками пива.

— Глянь-ка вон на того, длинного, — ишь, горло-то дерет, петуха перед армией напоследок пускает.

Вроде из купе кто-то вышел. Может, освободилось место?

…А то и бензин воровали. Это у которых малолитражки. Так один приладился: на плече вот такусенькая сумочка — точь-в-точь под бидон. Наполнит бидон бензином и идет. Прямо безо всяких проходил. Ух и сильны бродяги, это ж надо, как перли, чтоб им ни дна ни покрышки!

Дверь купе приоткрыта. Шибает запахом цуйки.

— …А в шестьдесят восьмом один упер самолет. Самолет Красного Креста! Угнал через Венгрию в Австрию — и привет!

— Видать, не пустили тебя в купе!

Эта женщина — чудная. Не только потому что косит. Вдобавок она порядком шепелявит — сбоку не хватает зуба.

— Ух, мужчины здесь — звери! Ну и злые здесь мужчины! Грят, в Трансильвании другие. Там, мол, другие — люди так грят. Там, мол, есть и ничего. Кто как грит…

Трудно разобрать, что она такое болтает, быстро-быстро лопочет, широко разевая рот, прошитый нитями слюны. Должно быть, наскучило ей молчать, вжавшись в двери купе.

— …Я с ими делов не имею, и незачем мне с ими рядом сидеть. Я как сяду, меня в сон клонит, и унесет меня к черту на рога — аж за Видя! Я грю, я делов с ими не имею! Эх, была бы я молодая, села бы в поезд да уехала бы далёко! Эх и далёко — в Сату-Маре! У вас, вишь, сумка с бумагами, небось документы, вы женщина ученая, самостоятельная, а я — с метлой, мне что: куда хочу, туда и еду. Вот и еду куда глаза глядят.

Чистая зелень июля с головокружительной быстротой ускользает назад. Под лопотанье соседки. Чистенькая красно-кирпичная станция, женщина в форме поднимает флажок. На жердях полощутся ленточки пластика — пугало.

— …Вот хотя и теперь: ведь никто не знает, что я удумала! А я — еще подожду месяц-другой и подам на развод! Я вообще делов с ими не имею! Хотя и с им, потому — он все деньги отослал матери, он ей цельный дом построил. Здоровенный такой домина — в Молдове! Ну и пускай катится! А что я удумала, того никто не знает! Только я-то удумала! Такие вот дела… А до его мне нету дела. И до другого тоже. Потому — и другой, ты бы на его поглядела… Даром что из Сату-Маре! Думаешь, он не такой? Да с им ни на свадьбу, ни на крестины — никуда, потому — пьет, а потом как чумовой! И тогда уж все к чертовой матери. Сама понимаешь, какая тут свадьба! Вот я и грю: в гробу я его такого видала! Мне-то в жизни всяк пришлось. Потому и грю: глаза б мои на их не смотрели. Эх, была бы я молодая, грю, села б в поезд и уехала бы да-а-лёко!.. Эх и далёко — в Сату-Маре… Только вот мать у меня еще жива, старая она… Заработаю денежку — надо ей дать, а то как же? Такие вот дела…

Пыль на листьях карликовой айвы, на бархатцах по краю откоса. На столбах — охапки сухой соломы: аистиные гнезда. Теперь, когда поезд набрал скорость, звуки снаружи почти не слышны.

Чудовищная жара — и откуда после всех этих бесконечных дождей? С утра над городом висел туман, и трудно было определить, какой установится день; а теперь вот зной, а они в свитерах и в плащах. Тащатся по раскаленному асфальту, одурев от сверхурочной работы, от кофе, от табачного дыма, от примелькавшихся лиц. Гулкое облачко голосов и смеха плывет над ними, истаивая на широких просторах аллей.

— …и тут наступила тишина — не знаю почему, должно быть, перед вопросами… И вдруг вижу: Коман взял папку и собирается встать. Погоди, мой мальчик, говорю я ему, это еще не все, и потихоньку, чтобы не видно было президиуму, тяну его за пиджак… Погоди, мой мальчик, говорю, это еще не все, ты еще не свободен. Он садится и мгновенно — ну понимаешь, мгновенно — засыпает…