Габриэла Адамештяну - Подари себе день каникул. Рассказы

— Что? — спрашивает она.

Он опирается локтем о край хромого столика, ее вилка со звоном падает на гальку, но он не поднимает ее.

— Надо бы все-таки собраться наконец это обсудить…

И нервным движением наклоняется за вилкой. Кладет ее перед собой, а ей галантно уступает чистую.

— Что? — спрашивает она опять вдруг охрипшим голосом.

И, увидев, что он нахмурился, испуганно замолкает. Не надо ставить себя в нелепое положение. Но ведь ее реакция уже нелепа — с этого момента его желания и его запреты значения не имеют. Их можно безбоязненно преступать.

Она сама наливает себе пиво, пьет и наливает снова. Временами забывает о том, что произошло, забывает о страхе потерять его, потом снова твердит:

— Почему? Из-за моей анкеты? Из-за…

— Ешь, — говорит он каким-то новым, властным голосом.

Входит в роль «настоящего мужчины», и снова — но на сей раз гораздо слабее — в ней возникает это абсурдное желание его защитить.

— Ешь, — повторяет он.

И она послушно жует вкусное мясо, прихлебывая апельсиновый напиток. Да, теперь он совсем уже не тот застенчивый, ласковый мальчик, который, робея, ходил за ней по пятам, они так давно вместе…

— Не могу-у-у, — с мольбой, чуть слышно выдыхает она.

Она не плачет, просто сидит неподвижно в своем черном поплиновом платье, к которому так и липнут все пушинки, и тупо смотрит на озеро.

А он замолкает, он всецело поглощен едой, съел свое жаркое и прихватил половину ее порции. Торопливо ест и по привычке испуганно оглядывается.

— Мужчины — циники, — предупредительно, по-отечески объясняет он и кладет нож и вилку на опустевшую тарелку.

Теперь, когда с жарким покончено и она уже покорилась, только подливает себе пива и жадно пьет большими глотками, — да, вот теперь он может говорить. Своим новым, самоуверенным голосом высказывать по-прежнему робкие, нехитрые суждения.

— Иногда аппетит от волнения, понимаешь? — говорит он. И объясняет ей, что она единственная женщина, которую он любил. — Маловато для мужчины, — добавляет он, краснея и стыдливо отворачиваясь, и две слезинки скатываются по складке у носа.

Он поспешно утирает их кончиком пальца: поспешным, деликатным движением того мальчика, который когда-то в чужой комнате с видом на поле сурепки умолял ее не бросать его. Который и теперь, спустя столько лет, проведенных вместе, не стал мужчиной.

Около хромого столика валяются четыре бутылки из-под пива.

А он, как всякий начинающий шофер, благоразумно пил только апельсиновую воду — Здесь за углом три автомата, может, хоть один работает, — говорит он.

Она идет звонить.

Он аккуратно запирает машину и направляется в продуктовый магазин напротив. Он расторопен, он умеет расположить к себе с первого взгляда.

Возвращается к машине раньше ее с зеленым пластиковым пакетом.

— Тете Вике я позвонить не могу, у нее нет телефона. Лучше уж прямо поеду к ней, боюсь, как бы… А домой звонила несколько раз, не знаю, почему Матей не подходит…

На него она не смотрит, а голос у нее все такой же хриплый.

— Брынза за двадцать один лей. — Белая жидкость сочится из пакета, и он долго ищет, куда бы пристроить его, чтобы не запятнать машину. — Брынза за двадцать один лей, — повторяет он, чувствуя, что молчание затянулось. Включает зажигание и нажимает на педаль; теперь она будет молча разглядывать город, застывший в слепяще-белом свете.

— Знаю, тебе сейчас не до брынзы. Но все равно, пригодится. Она редко бывает…

Романица сидит неподвижно, точно застыла. Ей непривычно ездить на машине. Да и не придется привыкать.

И она сидит, уронив руки на подол черного платья, к которому прилипли пушинки. А он все говорит и говорит:

— Значит, я тебя к тете Вике… О Матее ты не беспокойся, он, конечно, играет на улице.

По временам он заглядывает в зеркальце заднего вида, протягивает руку, чтобы протереть стекло от пыли, он так внимательно следит за движением, что слова падают с большими паузами.

— Конечно, Матей на улице… он всегда в это время… на улице… Он всегда играет на улице в это время… вот телефон и не отвечает… а ты… ты напрасно волнуешься.

Играть не с кем, жарко и пыльно. Пыль вокруг низкорослого дяденьки в майке, с остервенением выбивающего джутовую циновку.

— Марш отсюда, не видите, что ли, я ковер выбиваю? — кричит он ребятам.

С лесов недостроенного дома на углу тоже летят облачка пыли и строительный мусор. Пыль и мусор летят, будто после взрыва. На доске красными буквами выведен лозунг: «В НАШИХ СВЕРШЕНИЯХ — НАША СИЛА».