Арнольд Цвейг - Радуга

Но дон Сервато, подтвердив эту догадку, в душе иначе истолковал поступок девочки. Она не очень-то довольна, что я разговариваю с ее отцом, думает он, усмехаясь. Вдруг возьму, да и наябедничаю; пусть уж лучше воспарю на небеса. Береженого бог бережет. В наше время ребенок — не тот ребенок, с каким имели дело наши родители. Его поступки — следствия его размышлений или, другими словами, размышления его выливаются в действия — как у взрослых. И дон Пабло делает несколько шагов, отделяющих его от лифта, закрывает за собой решетчатую дверь и нажимает кнопку, приказывая невидимому духу поднять его на третий этаж.

И тут происходит нечто непредвиденное. В момент, когда лифт начинает подниматься, То вытягивает свою ручку и просовывает сквозь решетку монету, порядочный кусок меди, который тихо падает на коврик, устилающий пол лифта. Девочка стоит, подняв кверху серьезное личико, и кивает дону Пабло. Он наклоняется и поднимает монету. Это тяжелая медная монета, похожая на маленькую полустертую луну; на ней изображен человек с остроконечной бородкой, какую носили правители семьдесят-восемьдесят лет назад, — Наполеон III, или Виктор-Эммануил, или еще кто-нибудь. Когда-то эта монетка составляла двадцатую часть франка, думает дон Сервато, устремив взгляд на монету, на дату — 1857 год, на светло-коричневую медь. То подарила мне свой капитал, чтобы вознаградить за сломанную ручку. Эта монета — ее признание, оно лежит у меня на ладони, и я его сохраню, я буду достоин ее доверия, не выкажу себя мелочнее, чем она меня считает. Ведь у нас вряд ли что и осталось, кроме доверия детей и нашей веры в них. Когда я был мальчиком, это су имело хождение во Франции, Италии, Швеции, Греции, Сербии, Болгарии, Румынии. Далеко ли мы ушли с тех пор? Разве латинский монетный союз не был зародышем объединения Европы? Много ли не хватало до создания Европейских Соединенных Штатов? Вот если бы мы не откатились с тех пор назад, То! Тебе не пришлось бы учитывать в твоих записях последствия сброшенной с самолета бомбы, которая, быть может, разорит твоих родителей и заставит их сослать тебя к бабушке. Ты пытаешься исправить беду, которую натворила нечаянно. Ты человечек, ты укрепляешь во мне единственную надежду, которой я живу. Упадок — примета нашего времени, но он будет временем же побежден. Твое су — обещание, девочка. Можно заглушить, затопить моральные силы в человеке, но их нельзя уничтожить, как нельзя уничтожить это су, пережившее поколения, войны и революции. Ибо в человеке существуют вспомогательные силы, оказывающие сопротивление всему злому, одолевающие подлое, одерживающие верх над неполноценным. Ах, хорошо будет сейчас лечь, вытянуться, поспать. Если мужчины вновь и вновь делают глупости, разрушают ценности, называемые культурой, то вновь и вновь вырастают маленькие женщины, оберегая в своей душе все, что достигнуто человечеством, все справедливое, доброе, честное. А если так, значит, мы жили недаром, крошка То.

И в этот предобеденный час дон Пабло вытягивается на своей кровати, как и полагается немолодому человеку, занимающемуся умственным трудом, чтобы, вздремнув, быть бодрым во вторую половину дня. Между пальцев у него торчит незажженная, полувыкуренная трубка как порука того, что он мог бы насладиться, если бы хотел. Но он не хочет. И без клубов табачного дыма, без этого нектара, картины одна за другой проходят перед его открытыми глазами, обращенными к пожелтевшему потолку. То — кто она такая? Перед ним возникает личико с косым разрезом глаз, тонким носиком, нежным ртом. Люди латинской крови глубоко чувствуют форму и красоту. Вместо абстрактных понятий над душой их властвуют образы, и каждый из этих образов в зависимости от его значения излучает особый свет. И дон Пабло спрашивает, впадая в дрему, кому принадлежит облик, скрывающийся в маленькой То, пока лишь намеченный неуверенными детскими штрихами? Не лицо ли это Марсельезы со знаменитого памятника, или богини свободы, изображаемой на американских марках, или увенчанная шлемом голова Афины Паллады, в которой греки увидели и увековечили силу вооруженного разума?

Сумеречный свет играет на стеклах, дождь мелодично отзванивает монотонный марш, осенний ветер оголяет остроконечную скошенную верхушку платана, борющегося за свое бытие в маленьком садике на задворках дома. Дон Сервато засыпает. И пока его дух, грустный, но несломленный, уносится в лучший мир, в мир мечты, на его приоткрытых губах играет отблеск улыбки, а в левой руке он держит как залог су, которое дала ему То.