Анетта Пент - Привыкнуть друг к другу можно и без слов это совсем не долго

Я ничего не смыслю в любви, даже когда вижу ее проявления с утра до вечера. Хотя большинство пассажиров путешествуют в одиночку, некоторые не расстаются мысленно со своими любимыми, с возлюбленной, мужем, женой, ребенком, они заходят в поезд, только что наспех позанимавшись сексом, выскочив из постели, вынув руки из-под чьей-то рубашки или юбки в темном углу, закончив мять чью-то грудь или просто подержав ребенка на руках, я не могу заглянуть другому в голову, но всегда вижу, когда у кого-то случилась любовь, любовь у них в пальто, телефонах, на кнопки которых они нервно нажимают, чтобы пальцы поскорее забыли ощущение прикосновения к коже, запыхавшись, они протягивают мне билеты и не смотрят на меня, им приятнее держать глаза закрытыми, глядя вслед любви.

Бывают и такие, которые не могут остановиться. Вдвоем они пробираются в туалеты для инвалидов, ликуя захлопывают дверь, ни вонь, ни мокрый пол, ни запах бытовой химии им не помеха, наоборот, они делают их любовь еще ярче или грязнее, кому что нравится, очередь перед туалетом, люди стучатся, я стучусь, но им все равно, скорее, наоборот. Или они поднимают подлокотники и придвигаются друг к другу, сидя в креслах, что непросто, потому что форма спинки кресла не позволяет использовать его иначе, каждый должен сидеть отдельно и прямо, но им до этого нет дела. Они льнут друг к другу, как в последний раз, и тут начинается представление. Они укрываются по пояс пальто, их руки исчезают под ним, они закрывают глаза, теребят друг дружку и всерьез полагают, что никто не догадывается, чем они занимаются, а их лица тем временем покрываются испариной. Тут уж я ничего не могу поделать, я могу попросить их предъявить билеты, могу этого не делать, им не помешаешь, они возятся под пальто, остальные пассажиры смотрят на них украдкой, произойдет ли что интересное, я тоже задерживаюсь рядом с ними дольше, чем полагается проводнице.

За столиком сидит маленькая девочка, одно их тех щуплых длинноволосых созданий, образ которых немыслим без наушников и плеера, я полагаю, что они слишком маленькие для таких игрушек, но кто бы меня спрашивал, к тому же я не очень хорошо умею определять возраст детей, они все время выглядят одинаково, а потом вдруг вырастают. Эта еще не выросла, маленькая, у нее на столе лежат конфеты, мармеладки с начинкой из ежевичного желе, которые я ужасно любила в детстве и ела в огромных количествах, они мне нравились, я их покупала и ела, вот так просто все было. Этот ребенок отправляет мармеладки в рот одну за другой, слишком быстро, если кто-то захотел бы узнать мое мнение, ведь вкуса не ощутишь, когда так заглатываешь, и я говорю ребенку: помедленнее, помедленнее, и думаю, что она испуганно посмотрит на меня снизу вверх, как большинство детей, которые даже поздороваться не могут или не хотят разжать челюсти, у них рот открывается только для мармеладок, открывается и закрывается, как пасть маленькой рептилии. Ребенок смотрит на меня снизу вверх, но не выглядит испуганным, кивает мне и улыбается, как будто она привыкла к подобным напоминаниям, ей совсем не нужно искать билет, он уже приготовлен и лежит рядом с упаковкой мармелада. Пожалуйста, говорит она и протягивает его мне. Она вежливая и совсем не робкого десятка, мне становится интересно, почему такая славная девочка едет одна в поезде, а еще мне становится интересно, на самом ли деле она так хорошо воспитана или только притворяется.

Дети в твоем возрасте не должны ездить одни, говорю я строго, это проверка, чтобы понять, как ребенок отреагирует, будет ли она мне дерзить, или, может быть, ее глаза наполнятся слезами, у детей все быстро меняется, они смотрят на тебя лучезарным взглядом, а через секунду от него не остается и следа, губы начинают трястись, слезы могут хлынуть совсем неожиданно, я об этом читала, им ничего не стоит расплакаться. Этот ребенок не плачет, вместо этого она, задумавшись на мгновение, кивает.

Я не понимаю, что она имеет в виду, то ли она считает, что я права, то ли она хочет меня задобрить, и усиливаю напор. Где твои родители. Я еду от мамы к папе, говорит она, и у меня на глаза мгновенно наворачиваются слезы, хотя, похоже, ребенок от этого не страдает, она смотрит на меня довольным взглядом, она вообще постоянно смотрит на меня и читает по моим глазам, что я хочу услышать и что собираюсь сказать, и, как только мои глаза увлажняются, я срочно отворачиваюсь, вижу в окне напротив свое отражение, пользуясь возможностью, оглядываю себя и замечаю, что мой шейный платок немного съехал. Я поправляю его, узел по центру, кончик на одной линии с пуговицами на блузке, и пока я поправляю платок, ребенок говорит мне: хочешь? — и протягивает пакет с мармеладками. Я поворачиваюсь к ней, она не сводила с меня глаз, она хочет сделать мне приятное, я их и так уже много съела, говорит она, это то, что осталось. Так же внезапно, как навернулись слезы, во мне просыпается злоба к ребенку, вдруг становится невыносимо противно то, как она пытается меня задобрить, как она обо мне заботится, как она безгранично внимательна к тому, что я говорю, как я смотрю, наверняка она заметила, что мои глаза увлажнились, она смотрела на меня в тот момент, когда я туда-сюда возила свой платок, словно это что-то меняло. У нее аккуратно подстрижены волосы, одета она старомодно, в синюю жатую кофту с белым воротником, у нее красные щеки, вероятно, она еще младше, чем мне показалось. Она недавно от парикмахера, или мать подстригла ее перед встречей с отцом, который больше мать не любит, челка аккуратно лежит над бровями, просто с ума сойти можно, в этом ребенке нет ничего противоречивого, вдобавок она еще и вежлива.