Иржи Кратохвил - Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер

— Как поживает майор?

— Он получил звание полковника и вдобавок отличное ранчо в Техасе. Кстати, он часто о вас вспоминает и передавал вам горячий привет.

— Хорошо, мистер Лоуэлл, а теперь расскажите о вашем задании.

— Ах да, мое задание. Я уполномочен передать вам послание президента Дуайта Эйзенхауэра, в котором он сообщает чешскому народу, что, хотя Америка и не поддержала Чехию после коммунистического переворота (а наш президент занимал тогда пост начальника генерального штаба американской армии) и не отправила в Прагу ожидаемые здесь элитные части, за что господин президент и приносит свои извинения, но зато теперь в вашу прекрасную страну прибыл самый лучший агент, который обучит чешский народ методам действенного сопротивления тоталитарному репрессивному режиму. Послание я выучил наизусть, потому что не могу иметь при себе компрометирующие письменные материалы.

Когда же я ставила для Роберта Лоуэлла раскладушку, то спросила:

— Вы намерены жить здесь, у меня?

— Да что вы, малышка. Просто вы — первый из моих контактов. Постепенно я установлю связь со всеми хорошими людьми этой маленькой страны.

— Боюсь, что не такая уж она маленькая, — предостерегла я. — Да и я никакая не малышка. И люди здесь не столь уж хороши.

— Простите, я не хотел вас обидеть. Я хотел только сказать, что не буду жить в вашей квартире, потому что буду жить в… в этой, — и тут он прищелкнул пальцами, — в картошке. — Потом он подумал немного и поправился: — Я хотел сказать — в кормушке! Чешский язык любит еще время от времени сыграть со мной злую шутку. В общем, я подыщу себе какую-нибудь удобную звериную кормушку в лесах рядом с Брно, над плотиной. И она будет пока моей базой. Как видите, я собираюсь вести жизнь классического агента, однако моя миссия гуманна. Поглядите — при мне нет ничего такого, что бы убивало, и убедитесь — я весь проникнут безмерной любовью к людям. А теперь еще одна деталь. Мы с вами должны договориться о пароле на случай экстренной встречи. Вы знаете сказку Джеймса Тарбера о единороге? Неважно. Достаточно будет запомнить из нее только две фразы. Если кто-нибудь скажет вам: «В саду единорог!», то вы ответите: «И он грызет розы».

Но, само собой разумеется, Роберт у нас задержался. На целую неделю. К огромной радости моего сына, который, впрочем, вынужден был делить Роберта со мной (ему — день, мне — ночь).

Вот каким образом (хотя, к сожалению, поздно) я осознала, что мой сын достиг того возраста, когда ему мало стало общения с одним лишь карпом, пускай даже и самым мудрым из всех. Я всегда старалась соблюдать границу между миром моего сына и миром своих возлюбленных. Я не хотела, чтобы моя безудержность, которой я стыдилась, наложила какой-нибудь отпечаток на детство мальчика. Но, наверное, я была слепа, если не замечала, что Мартин давно уже хватал за штанины моих любовников, стоило им только оказаться с ним рядом. А ведь это должно было навести меня на определенные мысли.

Бруно прислал моему сыну карпа, чья кровь была холодной, а глаза безжизненно выпученными. Хотя карп и научил Мартина всему, что знал сам, впихнув в него безумное количество накопленных человечеством знаний — от основ милетской философской школы шестого века до нашей эры и до так называемого «нового детерминизма», то есть детерминизма, порожденного квантовой теорией Планка, о которой как раз тогда спорили в английских и американских университетах, это было не то, что требовалось Мартину. Весь этот необъятный и упорядоченный карпом космос сведений сводился на нет, потому что его не согревали отцовские прикосновения, отцовская рука, которую карп не мог бы протянуть Мартину, даже разорвись он надвое. И тут как по заказу появился Роберт, обученный специалистами из Ассоциации юных христиан и лесными разведчиками Сетона тому, как следует обходиться с подростками. Из всех любовников именно Роберт более всего приблизился к моему представлению об идеальном Мартиновом отце — не считая Бруно, разумеется. И я с радостью наблюдала за тем, как Роберт часами возится с Мартином, иногда даже в ущерб нашим ночным утехам. И чем дальше, тем больше угнетала меня мысль о том, как оскорбится Мартин, когда агент Лоуэлл однажды навсегда отчалит. Но в конце недели они внезапно исчезли оба, и оскорбленной себя почувствовала я.

Сначала я этому просто не могла поверить. Я стояла посреди комнаты Мартина, где о нем напоминали теперь лишь тапочки под кроватью, стояла перед аквариумом, откуда пялился на меня карп, по-коровьи жуя губами и попусту взбаламучивая воду. И нигде никакой записки, ни от Роберта, ни от Мартина. Потом-то я, конечно, вспомнила, как Роберт Лоуэлл объяснял мне, что не имеет права оставлять записки или иные компрометирующие документы.