Иржи Кратохвил - Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер

— Я вам признаюсь кое в чем. Дьявол всегда ходит сначала слоном, потом конем и сразу после этого — ладьей.

Эта скотина Гюнтер так разохотился, что бывал у нас чуть не каждый день, а в июне 1941 года, вскоре после нападения на Советский Союз, заявил батюшке:

— Нам теперь понадобятся люди с хорошим знанием русского, России и русской культуры, ведь сюда вот-вот хлынет поток русских пленных, слышите, Лев Львович, к нам хлынет Волга, Волга! А вы ведь хотите помочь разрушить государство большевиков и вернуть на русский трон царя?

Но батюшка отрезал:

— А не будет ли этот царь случайно зваться батюшка Адольф?

— Скажите вашему отцу, — повернулся ко мне Гюнтер, — скажите ему, что он должен хотя бы немного доверять нам.

Таков был Гюнтер Заммлер, заместитель начальника брненского гестапо, человек, безжалостно подавлявший в Брно любое антинацистское сопротивление и одновременно не дававший в обиду семью подозрительного русского. Он даже не обращал внимания на всевозможные провокации, до которых мой батюшка был большой охотник. К примеру, он слушал в присутствии Гюнтера иностранное радио, подстрекательскую лондонскую станцию, а с матушкой принципиально говорил только по-русски.

Батюшке исполнилось шестьдесят восемь, но он был по-прежнему полон сил и здоровья, и никто не давал ему его возраста. Он уже некоторое время не водил паровозы, однако все еще ходил в депо, не как машинист, а скорее как слесарь-ремонтник, и приводил в порядок механизмы, словно магистр Гануш [17] Магистр Гануш в начале XV века установил на башне Староместской ратуши в Праге изготовленные им астрономические часы, которые действуют и в наши дни (прим. пер.). свои куранты, а еще он составлял поезда (то есть учил молодых машинистов составлять поезда так, чтобы они не разорвались: самые тяжелые вагоны сразу за паровозом, юноши, а ни в коем случае не в конце, но и не в середине состава, а если нет другого выхода, то все надо как-то уравновесить). Но главная причина, по которой он туда ходил (денег ему хватало, пенсию машинистам платили приличную, да и ланшкроунские корзины с едой во времена протектората были по-прежнему щедры и обильны), заключалась в том, что он не мог жить без грохота железной дороги и сутолоки паровозного депо, ему надо было заглушить в себе то, о чем он не желал задумываться. Он не сумел смириться с тем, что все наше семейство находится под защитой влиятельного брненского гестаповца. Батюшка согласился на это лишь ради нас, но в глубине души, милые мои, он невыразимо страдал. Страдал он и от того, что вынужден был отречься от своей фамилии. И дело тут было не только в пресловутой русской гордости, той пугающей русской гордости, о которой матушка говаривала, что ей под силу с корнем выкорчевать вековые кедры и повернуть вспять реки. Эту русскую гордость напоказ батюшке несомненно удалось бы в себе подавить.

Когда батюшке исполнилось шестьдесят восемь, на дворе стоял 1942 год, и летом этого года немецкие оккупанты сожгли деревню Лидице (были убиты 184 мужчины, а 196 женщин и 96 детей отправлены в концлагеря). Узнав об этом, мой батюшка буквально в течение одной ночи принял решение, а поскольку он заранее знал, что мы с этим его решением не согласимся и сделаем все возможное, лишь бы ему воспрепятствовать, то батюшка даже не стал с нами прощаться (вы и вообразить себе не можете, насколько тяжело далось ему это непрощание), а только оставил на столе письмо, в котором просил нас простить его, но он, мол, иначе не может, не имеет права. Убийства в Лидице и сожжение этой деревни послужили ему сигналом, он понял, что не смеет больше уклоняться от своей судьбы и должен быть вместе со своим народом — с русскими, украинцами, а также евреями, цыганами и прочими врагами рейха.

И вот он тайком собрал вещи, один небольшой узелок, про который точно знал, что ему разрешат взять его с собой в эшелон, положил на стол прощальное письмо и выскользнул из квартиры раньше, чем мы проснулись.

Думаю, я вам уже говорила, что наша улица называлась в то время Герман-Геринг-штрассе, и вот батюшка шел по этой улице и старательно оглядывался по сторонам в поисках того, кому он мог бы добровольно отдаться в руки.

Сначала он обратился к какому-то немецкому солдату, но тот о концентрационных лагерях не знал ровным счетом ничего (в отличие от нас, знавших благодаря Гюнтеру о концлагерях все, вернее, чтобы не преувеличивать, почти все), а потом заметил проезжавший на мотоцикле патруль СС и по-немецки закричал: «Стойте, стойте, черт побери, я хочу сдаться!» Мотоцикл, разворачиваясь, сделал крутую дугу, влетел на тротуар и замер совсем рядом с батюшкой. Один из эсэсовцев перегнулся через руль и вежливо спросил: «Вы одобряете покушение на рейхспротектора Рейнхарда Гейдриха? Или вы скрываете людей, которые каким-то образом причастны к этому покушению?» Батюшка отлично знал, что за одобрение покушения будет казнена вся семья, и потому быстро замотал головой.