Виктор Андреев - Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

А тот безмятежно и с явным удовольствием потягивал из старого, уже помятого бидона пиво.

Поэт достал из сумки початую поллитровку и — совершенно неожиданно для себя — протянул ее соседу.

— Благодарствуйте, — ничуть не удивившись и взяв бутылку, степенно ответил мужичок. И в свою очередь протянул бидон с пивом поэту.

Мужичок хлебнул из горла, отдал бутылку хозяину. Поэт отхлебнул из бидона — отдал мужичку. Так у них и пошло — «по кругу».

Сосед оказался словоохотливым. Он все время что-то говорил, что-то рассказывал, сыпал прибаутками да анекдотами, посмеивался, покашливал, покряхтывал. Поэт как заведенный кивал головой. Но не слушал — размышлял о смерти.

Вдруг, взглянув на мужичка, поэт замер. В голове зазвенело, застучало, заплясало:

С огромным трудом вдохновенный и самобытный поэт удержал себя, чтобы не произнести всю эту ахинею вслух.

Он скользил взглядом по холодному кафельному полу — и, совершенно неожиданно для себя, подумал с ужасом и отчаяньем: «Как же это так?! Ведь это я, я буду лежать в какой-нибудь дрянной покойницкой. На холодном скользком полу. Наверняка грязном. И вокруг меня люди — тоже наверняка в грязных халатах. А я… Мертвый!.. Голый!.. Я! Все будет как прежде, все будет жить — даже лист не шелохнется на дереве из-за моей смерти… И — добровольно?! Не-ет! Я вовсе еще не все написал, не-ет!»

А тем временем и водка, и пиво оказались выпиты. Мужичок стал настойчиво приглашать: давай, мол, зайдем в магазин, потом ко мне… не хочешь ко мне, можно и к тебе… посидим, покалякаем за жизнь, ты — славный малый, кхе, кхе…

Но поэт отказался решительно:

— Я и так приду домой поздно, да еще и навеселе. От жены влетит — будь здоров!

(Он соврал: никакой жены у него не было. На данный момент не было… Но соврал бескорыстно: ему надо было уже побыть одному. Душа его, он чувствовал это, воскресла и жаждала уединения и творчества.)

— Я счастливый человек: я скоро умру, но слухи о моей смерти пока все еще преувеличены, — сказал поэт весело, поворачиваясь к мужичку, но того рядом не было, словно в воздухе растаял.

Поэт возвращался домой по темным грязным улицам, под мелким дождем, и что-то бормотал про себя. Что-то свое? Прислушался:

Ах, душа, душа, ну кто же тебя поймет?! Ты жаждала уединения и творчества. И обманула: не было вдохновения. «А зря не поддался я на уговоры своего нового знакомца. Вдвоем — все не один, все веселее. А он к тому же занятный. Как его, кстати, звали? Еще такое имя смешное, на „М“… И куда он делся? Да впрочем, это не суть как важно. Главное: я — жив. Ну, а вдохновение…»

Беззвучно шевеля губами, поэт растерянно — словно филер, потерявший своего подопечного, — оглядывался. Город, возвративший себе историческое имя, был равнодушен и страшен.

Затем поэт возвел очи горе. Но и в небесах было пусто.

Нет, не получился у меня рассказ. Лучше бы я написал о женщинах — молодых, здоровых, безо всяких там комплексов. Не о поэтессах. Знаете, есть такие!..

В дверь долго стучали — сначала кулаками, затем ногами.

Наконец я не выдержал.

— Чего надо? — крикнул, не открывая двери. Голос из-за двери ответил вопросом на вопрос (как мне показалось, голос — тройной):

— Здесь живет Уильям Шекспир?

— Никакой Шекспир здесь не живет, — ответил я раздраженно, — и никогда не жил. Проваливайте!

— Но это дом семь, квартира тридцать один?

— Да, — отозвался я, но почему-то не сразу.

— А какой-нибудь драматург здесь живет? — спросил из-за двери едва ли не плачущий голос. — Может быть, Шекспир — это его псевдоним? Может быть, это вы сами и есть? — Я промолчал, но за дверью мое молчание посчитали, видимо, за знак согласия. — Откройте, пожалуйста. Мы должны вручить вам пакеты, а вы должны расписаться.

Я приоткрыл дверь, не снимая цепочки. В узкую щель увидел: на лестничной площадке стояли три мальчика, в одинаковой форме, не отличимые друг от друга. Они протянули мне три запечатанных конверта — два пухлых и один тонкий. Затем — какие-то бумажки: квитанции.