Виктор Андреев - Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

Михал Михалыч повязал Мише вокруг шеи «слюнявчик», поставил на кухонный стол блюдце. Вытащил несколько рыбешек из кастрюли, остудил под холодной струей. Кот вспрыгнул на стол. Урча и постанывая, стал есть.

Голодный человек сидел рядом, с нежностью смотрел на своего любимчика.

Но кот теперь не обращал на человека никакого внимания.

Михал Михалыч поднялся, вытащил из кастрюли еще несколько рыбок, положил Мише добавки.

Хотел скомкать и выбросить бумагу, в которую была завернута корюшка, но взгляд его задержался на строчках: «… Провизия была очень дешева: курица стоила одну копейку, и столько же — полтора десятка яиц. Овца продавалась за двенадцать — восемнадцать копеек. На копейку в августе можно было купить несколько пудов свежих огурцов…» Отрывок из какого-то исторического сочинения.

Актер тяжело вздохнул.

— Э-эх! А в каком же августе все это было? И сколько конкретно огуречных пудов можно было в том августе купить на копейку? Эх, времечко, времечко!.. Ты, Миша, не помнишь — тебя тогда не только у меня, а вообще на свете еще не было, — а я хорошо помню: на двадцать две копейки можно было купить «Беломор»… или кружку пива… или пирожное… И еще, кажется, булка была за двадцать две копейки… Не веришь? Но — действительно так было, клянусь. И мы с тобой на четыреста рублей-то полгода бы смогли прожить… А сейчас, ну, пожалуй, совсем скоро, если все так и дальше пойдет, мы с тобой, Миша, два нищих человека, миллионерами станем. Интересная штука получится: и нищие, и миллионеры… Уже смешно, верно?.. А когда-то… когда-то… М-да, когда-то я был молод. И одно время был — прямо нарасхват. Как актер, — я об этом говорю, не подумай плохого. Деньги, можно сказать, рекой текли. А я еще, помню, кочевряжился, случалось… Конечно, лучше быть молодым, здоровым и богатым, чем старым, больным и бедным. Истина, увы, прописная. Что тут спорить? Но и само время было тогда другим… На радио меня особенно любили. Да и то сказать: и мне, и им удобно — театр в двух шагах от них, и живу я тоже совсем близко. Пушкин мой им до чрезвычайности нравился. А Пушкинские дни отмечались постоянно: то рождение его, то лицейский день, то смерть… да, как ни странно — день смерти всегда с помпой отмечали. Хотя чего же тут странного? В нашей стране не странно это. Куда как страннее другое: то, что живем… Да вот, Миша, я тебе сейчас прочту. А ты послушай, уважь старика. Да ты ешь, ешь. Слушай и ешь. Только ешь аккуратно, не торопись. Не ровен час — подавишься косточкой… А хочешь, ешь, слушай и смотри — вон, на стене, совсем рядом с тобой, иллюстрация Бенуа. В общем, сразу тебе три удовольствия…

Старый актер расчувствовался, смахнул слезу. Кот время от времени поднимал голову от блюдца, с удивлением смотрел на человека: столько еды, а ты горюешь.

— Замечательно? А я что тебе говорил?! Любили, Миша, моего Пушкина, очень любили. Наверное, и до сих пор записи остались где-нибудь в архиве. А сейчас…

Михал Михалыч вновь положил коту добавки. Миша блаженно жмурился.

— Да я сейчас, пожалуй, и не об искусстве говорю — о жизни. Самой обыкновенной. Ежедневной. Еженощной. Нынешняя-то жизнь пушкинскому Евгению и в безумном сне не снилась. Александр Сергеич еще романтиком был, мечтателем, идеалистом. «Ужо тебе!» — императору говорил, хоть и мертвому уже, хоть и памятнику. А все равно: смел, дерзок, опасен. Ах, Пушкин, Пушкин… Зачем дразнил? Зачем на рожон лез? Да, впрочем, что это я, Мишенька, к Пушкину с советами лезу?..

Это уже другой поэт написал. Не Пушкин. Осип Мандельштам. Вот уж, Господи, не дай никому такой судьбы! Его я по радио не читал, не отмечали его юбилеев — ни дней рождения, ни смерти… А смерть его — какая была? Кто скажет?.. Где он лежит? А нам, Миша, еще повезло с тобой. Я, впрочем, из другого времени. Я, так сказать, шестидесятник. Сейчас шестидесятники-то в чести и у власти. Не все, правда. И не всем, оказывается, можно хорошую жизнь обеспечить. Ну да что тут рассуждать — только воду в ступе толочь… Мы с тобой живем. К тому же в старом Петербурге. А он — красив. Ты, может быть, этого не видишь, но поверь мне на слово: красив! Я ведь тебя никогда не обманывал, верно?.. Ну что, поел, друг сердешный, вкусно было? Не обманул меня продавец — рыба и вправду свежая, значит… А украл он ее или не украл — ни тебе, ни мне уже не интересно, верно?