— У меня часто тут подобные дела случаются, так что продумано все уже до мелочей. Может, выпьете?
Сходил за печь, вынес два валенка вина.
— В одном,— говорит,— у меня на ореховых перегородках настоянно, в другом — на ореховых промежутках… Не брезгуете, что в валенках у меня?
— Не-ет! — Дзыня говорит.— С перегородовки, я считаю, начнем?
Посмотрел на меня. Я кивнул.
— А помнишь,— Дзыня мне говорит,— как перекликались мы через весь город?
Еще бы не помнить! Телефонов у нас тогда ни у кого не было, а общаться друг с другом хотелось непрерывно. Нам, конечно, обидно было — все только и делают, что звякают друг другу да брякают. Хотели себя телефонизировать, бумаги разные доставали про то, какие мы несусветные умники и красавцы. Но нам в ответ неизменно из самых разных инстанций: комиссия такая-то, рассмотрев, нашла нецелесообразным…
Однажды вышел ранним утречком на балкон. Туман густой… А Леха тогда на совершенно другом конце города жил. Постоял я. Как грустно-то без товарища! Сложил я ладони рупором, как закричу:
— Леха! Слышишь-то хоть меня?
Долгая пауза, минут, наверное, пятьдесят, и вдруг доносится ясный ответ:
— Слышу… Чего орешь-то?
— Да ведь иначе бы ты не услышал меня.
— А-а-а…
…Пока вспоминали мы, рассвело. Красное солнце появилось на льду. Лед тонкий, гибкий, бросишь по нему камень — зачирикает, запоет!
— Ну, давай,— Дзыня говорит.— Выпьем промежутовки: за нас, за нашу дружбу, за Леху!
И только он это произнес, из-подо льда вдруг раздался громкий стук! Выбежали мы из часовни и оцепенели. Из пролома во льду вылетел, трепыхаясь, огромный лещ, затем ладонь появилась, потом локоть… И вылез Леха: живой и, что самое поразительное, абсолютно сухой!
— Ты чего там делал-то? — изумленно Дзыня спросил.
— Спал, чего же еще? — сварливо Леха ответил.— Отлично, надо сказать, спал…
— Леха! — заорал я.
Вернулись мы в часовню. Леха обиженно стал бормотать, что перегородовки с промежутовкой ему не оставили.
— Что такое? — Харитон озадаченно говорит, удивленно Леху ощупывает.— Не порядок!
Трубку снял, начал звонить.
— Эх, повезло вам! — зло говорит.— Воду с пруда спустили еще позавчера!
Потом лето настало. Однажды пили мы чай в кухне у меня, у открытого окна. Вдруг появляется в открытом окне голова!
— Здравствуйте! — говорю.— В чем дело?
— Да вот любуюсь,— бойко вдруг голова заговорила.— Как здорово у вас цветочек разросся. У меня и сорт тот же, и сторона вроде бы солнечная, а не то!
— Так, может, вам отросточек дать?
Отломил я отросточек, человек долго благодарил, потом спустился по водосточной трубе, как и влез.
— Ты, что ли, думаешь,— Леха спрашивает,— что тип этот просто так сюда прилезал?
— А нет? — говорю.— Отросточек хотел!
— Да-а…— Леха на меня посмотрел.— Видно, жизнь тебя ничему не учит!
— Да, видно, нет! Видно, я — как мой дедушка, который первый жизненный урок получил в девяносто шесть лет!
Потом пили чай долго. Оса залетит в банку на одно гулкое, звонкое мгновение — и снова беззвучно улетает по ветру.
Наконец-то, вырвавшись из засасывающих, унылых дел, мы — Дзыня, Леха и я — сидели в знаменитом горнолыжном кафе «Ай», из которого открывается такой вид, что действительно хочется сказать: «Ай!»
Солнце жарит через стекло, в чашечках знаменитый местный глинтвейн — кофе с портвейном. Шапки сняты с упарившихся голов, брошены на пол.
— А помнишь,— Леха мне говорит,— как в Приюте Одиннадцати мы зуб тебе вырывали?
— Конечно! — говорю я.
С самого начала нашей дружбы мы спортом занимались. Сначала греблей… Только тот, кто жил в Ленинграде, может представить, как это прекрасно: ранним утром пройти на байдарке по широкой дымящейся Невке. Или на закате, в штиль, выйти в розовый зеркальный залив.
Потом новое увлечение — альпинизм! И вот делали траверс вершины, заночевали в Приюте Одиннадцати. Вымотался я уже совершенно, спускался к приюту, как сомнамбула, все в глазах расплывалось. Склон крутой, заросший рододендронами. Листья у рододендрона мясистые, скользкие. Ноги уезжают вперед — падаешь в полный рост, плюс еще добавляется тяжесть рюкзака. Встанешь, потрясешь головой, сделаешь шаг — снова бац! Причем каждое падение равносильно нокауту… Уже в темноте подошли к приюту, расположились. И тут почувствовал я, что у меня дико болит зуб — голова раскалывается!
— Ну, это ерунда! — Дзыня сказал.— Сейчас мы тебе его вырвем!
Читать дальше