Игорь Афанасьев - Муравьиный Бог

Ранняя осень 2001 года в Нью-Йорке была удивительной: деревья щеголяли красно-жёлтыми нарядами в прожекторе слегка утомившегося за лето солнца. По пустынным атлантическим пляжам, распугивая толковища белогрудых чаек, носились собаки и дети.

Воздух столицы человеческой цивилизации, по всем справочникам отравленный и вредный для здоровья, стал совершенно пригодным для жизни — свежим, осенним, и в красках окружающего мира появились полутона.

Иммиграционный офицер бегло просмотрел паспорт Зиада.

— С какой целью прилетели в Америку?

— Я приехал в США для продолжения учёбы, — спокойно ответил Зиад на хорошем английском.

— Удачи, — поставил штамп в паспорте офицер.

То, что Зиад прибыл не из Ливана, а из Франкфурта, и то, что в его паспорте стояли отметки о длительном пребывании в нескольких странах, никого не взволновало — самоуверенная и снисходительная Америка могла себе позволить не заниматься такими мелочами.

На выходе из аэропорта его дожидался водитель лимузина с табличкой в руках: — «ЗИАД».

Они прошли к стоянке и водитель услужливо открыл двери.

— Куда едем, земляк?

Вопрос был адресован несомненно ему, Женьке

— В Бруклин, угол Кони-Айленд и Непчун, — определился с маршрутом Женька и поинтересовался у водителя: — А почему вы решили, что я говорю по-русски?

— Э, молодой человек, — засмеялся тот, — я нашего брата сразу вычисляю! Я как-то раз у поляков пари выиграл, на сотку! Стоим на стоянке, ждем клиента. Идет мимо мужик с ребенком. Высокий, спортивный такой, седые волосы ёжиком, скулы, как у ковбоя техасского. Я полякам говорю: «Это идет русский». — «Нет, — говорят, — давай спорить — это рэд-нэк из Мичигана!» Поспорили… Когда я с ним начал говорить по-русски, поляки чуть с ума не сошли! «Как, — говорят, — ты его вычислил?» Ну, я им секрет открыл. «Только русский, — говорю, — может носить открытые сандалии с носками на ногах!»

— Забавно, — усмехнулся Женька, — но я-то не в сандалиях, а в костюме от «Кардена»…

— А выражение лица? — обернулся водитель. — У американца всегда на лице маска: «Все о’кей!» А у наших в глазах — вечные вопросы русской интеллигенции: «Что делать?» и «Кто виноват?» И другие мировые проблемы…

Лимузин плавно вписался в крутой поворот выезда из аэропорта.

— А если вы на этот раз не совсем угадали? — подначил водителя Женька. — Я не русский, я — узбек.

— Бухарский, что ли? — уточнил водитель, и Женька согласно кивнул головой.

— Все равно — русский.

— А вы-то сами, каких кровей, если не секрет? — вежливо поинтересовался Женька.

— Вот я, точно — не русский! — хохотнул водитель. — Я одессит!

На девятом выходе лимузин сошёл с Бэлт-парквея, свернул на Эммонс, проехал вдоль канала и влился в родную Непчун. Женька остановил машину возле бензозаправки «Экссон», дал водителю хорошие чаевые и дальше пошёл пешком. Пересекая оживлённый Кони-Айленд, он с удивлением обнаружил на углу восьмого Брайтона новый ресторан «Атлантик-гриль», а через дорогу от него новое строительство.

«Всего два года не был, а как много перемен, — подумал Женька. Марван уже ожидал его в «Шаме». Он выглядел точно так же, как и Зиад — европейский джентльмен в дорогом костюме, с красивым кожаным кейсом в руках. Марван прилетел из Парижа днём раньше и успел уже определиться с дальнейшими действиями. Они перекусили и уехали в Нью-Джерси.

— Через Бруклин-бридж поедем или через Баттери-тонель? — переспросил Зиад, усаживаясь за руль серой «Хонды».

— Как хочешь, — уселся на заднем сидении Марван и стал названивать по своему мобильнику. — Только не гони. Нам не хватало ещё разговоров с полицией! Нужно выспаться и отдохнуть…

— Когда летим в Бостон? — сбросил скорость Зиад.

— Завтра вечером. Из Ньюарка.

Какая-то сила заставила Женьку свернуть от черной дыры Баттери-тоннеля в сторону Бруклинского моста. Здесь было место, ради которого Женька готов был стерпеть медленно ползущее стадо грузовиков и легковушек, размером с грузовик. В конце-концов трёхрядный поток выполз на террасу, с которой открывался вид на устье Ист-Ривер и на противоположный её берег. Страна рекламы и маркетинга умело представляла своё сердце — Манхеттен.

Словно золотой щит, ограждающий легендарного путешественника от недоброго глаза медузы Горгоны, сияли окна голубых, чёрных, серебристых небоскребов. В хаотическом смешении роста, стиля, возраста и других деталей возникал удивительный, единый по своему внутреннему смыслу архитектурный ансамбль. За этим щитом могли скрываться богатство и бедность, мечты и реальность, блеск и нищета, но это все было уже там, за ним. Здесь же был лишь один смысл — памятник человеческому гению. И, словно охраняя этот памятник от недоброго гостя, высились над всеми собратьями два исполина, два серебряных близнеца Всемирного Торгового Центра.