Игорь Афанасьев: Муравьиный Бог

— Не говори так, сынок, — горько свела брови мама, — в школе вас хорошему учат, но ты так не говори. Святой Дух — он всё слышит!

— Берегись не Духа Святого, а «духа» со «стингером» в руках! — ополоснул бритву в тазике отец и строго добавил: — Чтобы через двадцать минут был в кровати!

Женька шмыгнул носом, скинул с себя рубашку, и стал быстро уминать тёплую курицу с рисом.

Отец натянул гимнастёрку, поправил ремень и окинул взглядом квартиру.

— Это что ещё за бардак? — поднял он со стула брошенную Женькой одёжку.

Пачка сигарет «Marlboro» выскользнула из нагрудного кармана рубашки и шлёпнулась на пол. Женька с ужасом увидел, как отец наклонился, поднял пачку, посмотрел на сына и молча стал растёгивать ремень.

— Не надо, Павел, — бросилась мать на выручку сыну, — грех это — бить ребёнка!

— Да отвяжись ты со своими проповедями! — рявкнул отец и оттолкнул мать в сторону.

Этого мгновения Женьке хватило, чтобы нырнуть в темноту быстро упавшей на землю среднеазиатской ночи. Вслед ему неслись отзвуки родительской ссоры, но Женька понимал, что от жестокого наказания его теперь может спасти только время.

Солдат-часовой у второго КПП приветливо махнул Женьке рукой и поинтересовался:

— Что, опять взыскание?

— Ага, — тяжело вздохнул Женька и присел у бетонной стены, прямо на тёплую землю. — Я посижу тут.

— Посиди, — согласился часовой, — всё равно — своё получишь. Чего натворил?

— Да, так, — отмахнулся Женька, — ерунда.

— Что ж ты на ерунде горишь? — усмехнулся часовой. — Падать, так с арабского коня! «Дурь» есть?

— Имеется, — шмыгнул носом Женька и выудил из кармана брюк пакетик с «травкой».

— Я потом рассчитаюсь, — радостно пообещал часовой и быстро свернул себе «косяк». — Ты молодец, недорого торгуешь. А то, этот хер с хлебовозки, задолбал своими ценами! И такое дерьмо возит…

— У меня товар правильный, — сплюнул Женька, — надёжный. Сладковатый запах «травки» завис в неподвижной ночи.

— Ты сам — то, не балуешься? — строго поинтересовался часовой.

— Нет, — покачал головой Женька, — батя убьёт.

— И правильно, — тяжело вздохнул часовой, — это у нас — лекарство от тоски. А тебе привыкать не стоит… Ты же летать хочешь, как батя?

— Ага, — кивнул Женька.

— Ты на батю не обижайся, — расслабленно улыбнулся часовой, — его люди уважают. Он настоящий мужик. И пилот классный. Говорят, он с нашим «полканом» ещё в Камбодже начинал. Наверняка, и ещё где-то воевал.

— В Анголе, — гордо произнёс Женька, — и в Эфиопии.

— Да что ты? — изумился часовой. — Ты то, откуда знаешь? Это же военная тайна.

— У него медалей и орденов — полный футляр от бинокля. — вздохнул Женька. — И листы наградные. А его сюда списали…

— Так, говорят, на время, — присел рядом с Женькой часовой, — сам понимаешь, в плену был.

— Научили америкосы пуштунов «стингерами» шуровать, — повторил горькую отцовскую фразу Женька, — вот они его и достали. Знаешь, сколько они выкупа за батю взяли?

— Сколько? — сосредоточился часовой.

— Двадцать ящиков «калашей» и трёхосный «Урал».

— Солидно, — покачал головой часовой, — а потом, всё-таки, в тыл.

— Хватит с него, — вспомнил и мамину фразу Женька, — навоевался.

— Тоже правильно, — ухмыльнулся часовой, — теперь твоя очередь. Домой он вернулся поздно

Пока Женька мыл ноги, мама долго и сумбурно читала нотации.

— Как ты можешь, сынок? Курить — не людское дело! Один только Дьявол дым извергает из пасти своей! Вот он тебя и учит своим замашкам. Помолись, сынок, прошу тебя, и никогда больше не кури, и не бери чужого! И не вздумай меня обманывать, не гневи Господа!

— Не буду, — соврал не моргнув Женька и ничего с ним Господь не сделал.

«У Адама, жившего всего девятьсот тридцать лет, родился сын, Сиф, когда Адаму было двести тридцать лет. Сифу было двести пять лет, когда у него родился Энос, который, достигнув девятисот пятилетнего возраста, передал сыну своему Кайну, родившемуся у него, когда ему было около ста девяноста лет, заботу о правлении. Он прожил девятьсот двенадцать лет. Кайн же прожил девятьсот десять лет и на сто семидесятом году своем получил сына Маллаиила. Этот последний умер, прожив восемьсот девяносто пять лет, и оставил после себя сына Иареда, который родился у него, когда ему было сто шестьдесят пять лет».

Иосиф Флавий

Так и не одолев до конца список умопомрачительных дат жизни библейских персонажей, Ану расслабился и вернулся из информационного поля в свою биологическую структуру. Следующий выход в ноосферу он решил посвятить какой-нибудь легкомысленной музыке — иначе можно было двинуться мозгами. Манускрипты Флавия поддавались пониманию с трудом. Нагромождение непривычных имен, событий, невероятная плотность информации заставляли мозг Ану работать с огромным напряжением.