Барбара Кингсолвер - Лакуна

— Слава богу, мы спасены! Я уж решила, что меня собираются принести в жертву. Уморить нудными историческими теориями, — с этими словами она принялась разбирать тяжелую корзину для пикника, которую захватила из дому.

— Интересно, зачем они делали бусы из человеческих челюстей?

Фрида коснулась собственного ожерелья из крупного нефрита — свадебного подарка Диего.

— Такая была мода, — заявила она. — Диего мне показывал похожие картинки. Большинство горожан не были ни достаточно знатны, ни богаты, чтобы собирать настоящие человеческие зубы; обычный простой народ. Поэтому они изготавливали фальшивые из кремня и вставляли в глиняные челюсти. — Она вынула из корзины бутылку вина, раскупорила и налила в два дорогих хрустальных бокала, которые едва ли стоило брать с собой в поездку, рискуя разбить. Но такова уж Фрида: любит, чтобы все было на высоте, а там хоть трава не расти.

— До чего это печально, если вдуматься: в сущности, вся история сводится к очередной идиотской моде.

— Мода не глупа, — возразила Фрида, протягивая бокал вина, и пролила несколько багровых капель себе на колено.

— Она еще хуже: она вредна. Мать всю жизнь провела в страхе показаться на людях в прошлогоднем платье. Посмотрите, как мучается Лев каждый раз, как газеты наперебой клеймят его позором. Стоит выступить одному, как остальные считают своим долгом подхватить, чтобы, не дай Бог, не отстать от общего хора. Так и тут. Следование моде.

— Мода и глупость — не одно и то же.

Блюда, которые Фрида достала из корзины, впечатляли обилием: тамале со свининой в банановых листьях, фаршированный чайот и опунция, жаренная в кляре.

— Не говорите вашему приятелю профессору, но я согласен с тем, что вы сказали про пирамиду, повторяющую формой гору. Это шутка. Древние были самыми обычными людьми. Нас поражают скульптуры огромных змей, мы воображаем, будто предки трудились ради нас, чтобы мы помнили их. А может, им просто нравились змеи.

— И когда же на тебя снизошло это великое откровение?

— Сегодня.

— Вот видишь, я же говорила, каждый мексиканец обязан побывать здесь.

— Послушайте, Фрида, я хочу вам кое в чем признаться, и мне все равно, если вы поднимете меня на смех. С тех самых пор, как в четырнадцать лет прочитал историю Кортеса, я сочиняю роман об ацтеках. В основном в уме, но многое переношу на бумагу. И теперь мне стало ясно, что я все это время заблуждался. Я годами писал глупости.

Она кивнула и откусила кусок тамале:

— В каком смысле глупости?

— Я представлял их себе по книгам. Древние казались мне… такими, как говорил профессор. Одержимыми манией величия. Герои и сражения, мифические короли.

— Так ведь никто не знает, какими они были на самом деле, так что можешь придумывать все, что душе угодно. — Фрида порылась в корзине в поисках салфеток. Она захватила из дома желто-синие. — Соли, история сродни живописи. Ей незачем повторять вид из окна.

— Получается, древние не были никакими героями. Большинство, наверное, как мать, все гадали в страхе, как выдать поддельное ожерелье из челюстей за настоящее.

— Сказать по правде, такая история мне нравится больше, — заметила Фрида. — Величие навевает скуку.

Опунция была отменная: толстые куски, слегка обжаренные с сахаром и анисом.

— Вы все это приготовили сегодня утром?

— Не я, а Монтсеррат из «Сан-Анхель инн», — поправила она с набитым ртом. — Серьезно, — все так же жуя, задумчиво добавила Фрида, — мне нравится твоя история.

— Да какая разница. Все равно писателя из меня не выйдет.

— Глупыш, ты уже писатель. Сезар бился, чтобы тебя уволили за то, что ты постоянно что-то пишешь в блокноте, да и Диего пытался заставить тебя бросить это дело. У меня сердце разрывалось от жалости. Теперь им взбрело в голову сделать из тебя профессионального секретаря. А ты, несмотря ни на что, продолжаешь писать о добрых сердцах и скандалах. Вопрос в другом: с чего ты взял, что писателя из тебя не выйдет?

— Чтобы стать писателем, нужны читатели.

— Тогда я не художник. Кому охота разглядывать мою мазню?

— Да хотя бы той американской кинозвезде. Диего мне рассказывал, что этот актер пересмотрел все ваши картины и даже купил пару.

Фрида наливала вино, но на этих словах взглянула исподлобья из-под темных бровей:

— Эдвард Г. Робинсон [162] Эдвард Голденберг Робинсон (настоящее имя — Эммануэль Голденберг, 1893–1973) — американский киноактер. . Если хочешь знать, он купил четыре картины. По двести долларов за каждую.