Барбара Кингсолвер - Лакуна

— Тридцать один.

Мистер Голд покосился на меня:

— Что ж, пожалуй. Выглядите вы на свой возраст.

Затем он пробежал глазами письмо и бросил на стол.

— Короче говоря, вам нужно написать ответ. Если вы этого не сделаете, вам пришлют еще одно. Это стандартная форма, у них таких миллионы. Скажите, пожалуйста, что вас смутило в этом запросе?

— Не то чтобы смутило. Ничто из перечисленного не имеет ко мне отношения. Ни измена, ни антиправительственная агитация, ни попытки насильственного свержения государственного строя. Пока в этот список не включили курение в постели, можно сказать, что я невинен как агнец.

Арти рассмеялся и покачал головой.

— Но прежде чем отвечать, я хочу понять, что кроется за подобным запросом. Иногда я совершаю ошибки. В некоторых вопросах я наивен как ребенок.

— Как это?

— Я вырос в Мексике, во время революции. И коммунизм тогда был такой же обыденностью, как рыба по пятницам.

— Я рос в похожих условиях. Нью-Йорк двадцатых годов. Слыхали о Юджине В. Дебсе?

— Кажется, да.

— Ну так вот. Выросли в Мексике, но при этом вы гражданин Соединенных Штатов, это я помню точно, потому что работал над вашим контрактом с киностудией. Вы родились здесь, в двенадцать лет уехали в Мексику, а когда вернулись?

— В сентябре сорокового. До этого я здесь два года проучился в школе.

Мистер Голд делал пометки.

— Где и когда?

— В военной академии «Потомак» в Вашингтоне. В тридцать втором и тридцать третьем.

— Надо же, Вашингтон, тридцать второй год. Помнится, в то лето бунтовала Армия вознаграждения.

— Знаю. Я был там. Несколько недель провалялся в лазарете, отравившись слезоточивым газом.

Он поднял глаза:

— Вы были среди мятежников?

— Это вышло случайно. Я нес в академию продукты из лавки.

— Ну и ну. Об этом я в вашем досье писать не буду.

— Едва ли оно вызовет вопросы.

— Мистер Шеперд… Можно называть вас Гарри?

— Не надо. Зовите меня просто Шеперд, без мистера.

— Шеперд. Как бы вы вкратце охарактеризовали свое досье? Слов семьдесят пять, не более.

— Пустое. И это правда. Почти всю свою жизнь до сегодняшнего дня я накладывал еду в чужие тарелки. И доедал объедки, если, конечно, что-то оставалось. Поэтому, как вы догадываетесь, мои симпатии на стороне пролетариата. Контроль рабочих над промышленностью кажется мне правильной идеей. Но ни в каких организациях я не состою. Я уложился в семьдесят пять слов?

— Даже меньше. Коротко и ясно.

— Я и на выборы не хожу. Моя секретарша постоянно пилит меня по этому поводу.

— Вы верите в классовую борьбу, но при этом не голосуете?

— Эта страна для меня загадка. В Мексике даже консерваторам предоставлена свобода слова в печати. Здесь же во время забастовок самые либеральные политики называют председателя профсоюза шахтеров «черным как уголь сыном Сатаны». А консерваторы и того пуще — не сыном, а отцом. Все они мутят воду. Что республиканцы, что демократы.

— С этим не поспоришь.

— Во время войны все дружили со Сталиным, теперь же поминают его вместе с прочими родичами нечистого. Тут я с ними согласен. Я лишь хочу понять письмо, которое они мне прислали. Чтобы ни во что не вляпаться. А то со мной такое бывает.

Арти не сводил с меня глаз; с его сигареты свисал длинный белый столбик пепла.

— Понятно. Вас смутило это письмо, потому что вы боитесь, что вас по ошибке отравят газом по дороге из лавки с продуктами.

— Это письмо поставило меня в тупик. Я знаю, что такое коммунизм. Однако несколько недель тому назад мою секретаршу исключили из Женского клуба, потому что она попросила девочку из России выступить на их вечере. Обычную школьницу.

— Шеперд, друг мой, некоторые из горожан сожгли выпуск «Джиогрэфик» за этот месяц, потому что там опубликовали репортаж о жизни в России. Фотографии колхозов. Ветряные мельницы — или что там у них. Коровы. Все это так переполошило людей, что журналы полетели в костер.

— Что их так напугало?

— «Херст ньюс». Если в газете написано, что в этом сезоне все носят шляпки от Лили Даше, страшные, как броненосец, люди кинутся их покупать. Если «Херст» объявит, что России надо бояться, они купятся и на это.

— Если шляпка выглядит нелепо, вряд ли все ее купят.

Арти наконец стряхнул пепел и прикурил следующую сигарету от предыдущей, которую бросил в пепельницу не потушив — очевидно, для общей атмосферы. Затем переместил на стуле свою изогнутую глаголем фигуру и в задумчивости навалился грудью на стол.