Торнтон Уайлдер - Теофил Норт

Эдвина была не только судьей в том, что вам идет или не идет. У нее искали поддержки и утешения, она вселяла бодрость в старых и молодых; она знала или угадывала все: приближающуюся истерику, приступ бешенства, семейные распри, вендетты, столкновения жены с любовницей, страхи новобрачной, впервые представшей пред обществом («если вы устанете, миссис Дюрьи, поднимитесь наверх и посидите со мной немножко»). Вскоре поле ее деятельности стало еще шире. Ее приглашали в дома, чтобы составить списки свадебного приданого или траурной одежды. Дамы звали ее на совет по поводу своего гардероба. Работа ей нравилась и оплачивалась хорошо, но основой ее благоденствия была любовь к Генри и дружба с Амелией Крэнстон.

Вот какую Эдвину я встретил в середине августа. Теперь я мог чаще посещать дом миссис Крэнстон. Каждый день в половине пятого Эдвина устраивала у себя в «квартире над садом» чаепитие, и меня попрекали всякий раз, когда я отсутствовал. Эдвина любила беседы за столом. К нам, если ей позволяли дела, присоединялась и миссис Крэнстон. Разлив чай, Эдвина полулежала на кушетке, прислонясь плечом к плечу Генри, который весь подбирался от гордости.

Я неохотно рассказывал о своих знакомствах на Авеню. Не сомневаюсь, что миссис Крэнстон была как-то осведомлена о моих взаимоотношениях с Босвортами, Грэнберри, а возможно, и Ванвинклями; знала она и о моих отношениях со Скилами. Но она уважала мою скрытность. И когда я уже чувствовал, что летние хлопоты подходят к концу, на меня свалилось самое трудное и близкое мне дело — Персис и Бодо.

Я сам не знаю, что имел в виду, спрашивая Бодо: «Вы вернетесь в Ньюпорт двадцать девятого августа?» У меня бывают такие подсознательные движения. Надо было что-то спешно предпринять — а раз надо, значит можно.

С того дня, когда Бодо уехал из Ньюпорта, мое воображение настойчиво отыскивало выход; искал я его даже во сне. Я уже говорил, что и отчаяние, и надежда связаны с воображением. Побуждаемое надеждой, оно рисует все мыслимые решения вопроса, толкается во все двери, пробует сложить даже самые несоединимые части головоломки. А когда решение найдено, трудно припомнить, как ты к нему пришел: ведь большая часть пути проделана в подсознании. Я чувствовал, что можно как-то доказать пристрастие майора Майклиса к русской рулетке. Я уже мысленно видел, как Бодо возвращается в Ньюпорт, чтобы устроить divertissement [112]на Балу слуг в доме миссис Венебл. Я начинал понимать, что каким-то образом мне поможет Эдвина.

В тот день, когда Бодо уехал, я точно вовремя появился на чаепитии в «квартире над садом».

— Сегодня, Тедди, у нас будет гость… Да, и очень почтенный гость — начальник полиции Дифендорф. Мы с миссис Крэнстон должны обсудить с ним одно дельце. Хоть мы и бедные, беспомощные женщины, но в ряде случаев сумели оказать начальнику полиции довольно важные услуги, ну и он, конечно, много раз помогал нам.

— Эдвина, милая, еще до того как ты рассталась со своими акулами и пучинами, я позволил себе рассказать нашему приятелю, какой ты замечательный сыщик!

Да, он мне рассказал. Увлекательную историю.

Слуги живут в постоянном страхе, что их вдруг уволят, не дав рекомендации. Обычно этому сопутствует обвинение в краже каких-нибудь ценностей. Читатель знает, что я не люблю обобщений, но уж если их делаю, то без оглядки: люди, владеющие большим наследным состоянием, склонны к неуравновешенности. Со мной и с вами было бы так же. Они ощущают себя как бы вынесенными за скобки, особыми гражданами этого трудового или праздного, большей частью голодного, часто замученного, часто бунтующего мира. Их преследует страх, что дарованное им судьбой, случаем или Богом может быть так же таинственно отнято у них судьбой, случаем или Богом. Они угнетены сомнением — достойны ли они того, что имеют. И предполагают (иногда не без оснований, а чаще нет), что являются предметом зависти (а это — один из смертных грехов), ненависти или издевательства. Они опасливо жмутся друг к другу. Они сознают, что не все в порядке, но кто положил этому начало? И чем это окончится? Копните — и обнаружите истерию.

Хозяева и слуги существуют под одной крышей, в тесном сожительстве, в принудительной близости. Драгоценности хозяйки — внешний, зримый признак того, что кто-то ее любит, хотя бы только Бог. Многие дамы с Бельвью авеню больше не доверяют сейфам у себя в спальне. Они заболевают тем, что Эдвина звала «беличьим комплексом». Вернувшись с бала, они суют свои изумруды и бриллианты в старые чулки, за картинные рамы, в настенные бра и забывают, куда засунули. (Профессор Фрейд описал это в одной своей книге.) Наутро они вне себя. Они приказывают слугам собраться в столовой к 10 часам. «Пропала вещь, которая мне очень дорога как память. Вы побудете здесь, пока мы с экономкой обыщем ваши комнаты. Если к полудню вещь не будет найдена или кем-нибудь из вас возвращена, все вы, за исключением Уотсона, Уилсона, Бейтса, Майлза и кухонной прислуги, будете уволены без рекомендации. Когда я выйду, можете сесть». В некоторых случаях хозяйка вызывала полицию, но большинство дам считает полицейских бездельниками и балбесами. Обычно один из заподозренных украдкой выходит из столовой и вызывает полицию. Но полиция вправе лишь позвонить в парадную дверь и попросить разрешения войти. Тогда начальник полиции Дифендорф звонит «мисс Эдвине», которой позволяют войти и весьма тактично принять участие в поисках. В четырех случаях из пяти она быстро обнаруживает пропажу, но еще полчаса делает вид — чтобы не срамить бедную даму, — будто дело безнадежно. Шеф многим обязан Эдвине и относится к ней, как и к миссис Крэнстон, со старомодной почтительностью.