Кейт Аткинсон - Человеческий крокет

— Ох ты ж…

Олень — точная копия того, из леса (они, вообще-то, все одинаковые), но сейчас не время проводить аналогии. Видимо, не особо счастливый олень. Время начинает замедляться. Малькольм выворачивает руль, пытаясь обогнуть зверя. Вижу очень ясно: оленьи глаза вращаются, от страха бешеные, мускулы напрягаются, волнуются под бархатной шкурой, олень напружинивается для отчаянного прыжка.

И прыгает с дороги. Машина тоже — вылетает за обочину, парит, планирует над крутым склоном, как на крыльях, и все это в абсолютной тишине, будто миру выключили звуковую дорожку, но затем обрушивается на землю, и звук внезапно возвращается — скрежет рвущегося металла, звон битого стекла, музыкальное сопровождение конца света, а мы скачем по заснеженной земле, разносим в щепу молодое деревце, в безумном снежном вихре прорываемся сквозь утесник, машина — разъяренный дикий зверь, она жаждет самоуничтожения, но в итоге укрощена толстым сикомором, который замер в карауле на замерзшей поляне.

Снова тишина. Тут нас никто никогда не найдет. Я до смерти устала, но мне очень спокойно. В голове крутятся слова «Ночь тиха». [85] «Ночь тиха» ( Stille Nacht, heilige Nacht, 1818) — рождественский гимн австрийцев Йозефа Мора и Франца Ксавера Грубера, в 1859 г. переведенный на английский Джоном Фрименом Янгом; в настоящее время существует больше 140 версий гимна на разных языках. Можно попеть, чтоб взбодриться, но мы оба, кажется, не в состоянии открыть рот; я пытаюсь выдавить хоть слово, но все слова прилипли к языку. Я и головы-то не могу повернуть. Может, время снова поменяло агрегатное состояние, теперь оно твердое, исполинская глыба льда, и мы замерзли внутри, точно мухи в янтаре.

Очень-очень сосредоточившись на мускулах шеи, я умудряюсь повернуть голову на несколько дюймов. И вижу Малькольма. Лицо у него исчерчено кровью, в темноте она блестит. Он тоже пытается заговорить. Далеко не сразу я разбираю, что он пытается сказать. Изуродованные слова медленно выползают у него изо рта, скрежещут в ночи, которая в остальном тиха.

— Помоги мне, — говорит он, — помоги мне.

Но все без толку, я знаю, потому что он уже мертв.

Просыпаюсь. В своей постели. У себя в спальне. В «Ардене». Никаких (былого талых) снегов, [86] «Но где вы, былого талые снега?» — цитата из стихотворения французского поэта Франсуа Вийона (ок. 1431–1464) «Баллада о дамах былых времен» (Ballade des dames du temps jadis). Пер. В. Жаботинского. деревьев, оленя, машины, мертвого Малькольма Любета. Я в ночной рубашке, и на теле ни следа автокатастрофы, хотя вместо мозга руины.

Розовое вечернее платье висит на гардеробе, замечательно не оскверненное всем, что выпало на его долю. Даже топорщится, будто под ним жесткая нижняя юбка. Из окна я наблюдаю погоду, весьма отличную от вчерашней, — не пронизывающий холод, но моросливый тоскливый небесный кисель. Вчерашний день мне что, приснился? Это был просто ужасный яркий кошмар?

Замечаю краем глаза что-то на тумбочке — мыло «Броннли» в подарочной упаковке. Сажусь и освобождаю мыло из бумажных застенков. Слышно, как радио внизу мурлычет рождественские гимны, ропщет младенец. Я задумчиво взвешиваю на ладони мыльный лимон — похож на маленькую кислую луну. Господни ангелы и слуги, защитите, [87] Уильям Шекспир. Гамлет. Акт I, сц. 4. Пер. Д. Аверкиева. а также помоги мне бобик.

Если вчера был сочельник, сегодня пора быть Рождеству, но я, разумеется, понимаю, что причинно-следственные связи погнуты, как ось времени, и вряд ли с меня стоит спрашивать предсказания событийной последовательности.

Может, нет постоянной реальности, есть только реальность перемен. Это пугает.

Как и полагается, в спальню врывается Чарльз и спрашивает:

— У тебя есть оберточная бумага? Еще один подарок завернуть, а у меня закончилась.

— Какой сейчас, по-твоему, день? — спрашиваю я, а он так смотрит, будто я помешалась (и, в общем, прав).

— Сочельник, а ты что думала? Какой сейчас день, по-твоему?

(Может ли время быть настолько относительно?)

Бред какой-то. С головой прячусь под одеяло. Я что, правда вернула вчерашний день? [88] Аллюзия на «Ричарда II» Уильяма Шекспира, акт III, сц. 2. Пер. М. Донского. Дважды вошла в ту же самую реку? И этот кошмар повторится? Мне что, мало было одного — повторный показ-то зачем? Сколько риторических вопросов я успею себе задать, прежде чем помру со скуки?

Может, я умерла, очутилась в аду и это моя кара — раз за разом целую вечность проживать худший день моей жизни.